– Нет, Геннадий Иванович говорит, что одно устье Амура, как бы ни была велика и прекрасна эта река, не составит для России необходимого ей выхода в океан. И не к такому выходу в океан, как это принято думать, он стремится. Его пока не понимает никто, даже генерал-губернатор. Муравьеву нужно плаванье по Амуру для снабжения Камчатки, которая, по его мнению, будет главным портом на океане. Этого же взгляда придерживаются в Петербурге. Но наша экспедиция представляет себе, что России нужен иной, настоящий выход. Это, конечно, устье, лиман, весь остров Сахалин, которым мы должны владеть и без которого у нас нет выхода, так как устье заперто этим островом. Но не только это! Выход в океан – это, конечно, и река, но ошибочно судить, что только она! Нужны все гавани южнее устья. На свой риск и страх муж этим летом занял две лучшие из тех, что нам известны. Вот они! Это гавань Нангмар, которая была названа Лаперузом в честь своего морского министра Де-Кастри, и южнее ее – гавань Хади, роскошный залив с приглубым берегом.
– Так они уже заняты?
– Да, туда отправлены отряды, там поставлены наши посты, подняты флаги и строятся здания. В Хади, вероятно, будут зимовать наши суда, которые сейчас высаживают десанты на Сахалине. Больше того, муж говорит, что южнее Хади есть еще лучшие гавани, их надо в следующую навигацию занимать, гавани, имеющие сообщение с рекой Уссури. По мнению Геннадия Ивановича, главная стоянка нашего флота со временем будет там, это не умаляет значения территорий, уже занятых и описанных нами, и самой реки Амур. Это все вместе и есть выход в океан. Вместе с Камчаткой, с Курильскими островами, линией побережья, с рекой Уссури и со всем Приамурьем…
Она поправила соску во рту своей дочки, покачивая ее, и снова обратилась к карте, не замечая, что Римский-Корсаков смущен и растерян.
Он слушал с восторгом, эта юная женщина опережала в мыслях и его, и Чихачева. Они, офицеры-мужчины, бранившие своего адмирала, не смели думать так смело.
– Кстати, в свое время, когда муж говорил о реке Амур, ему бросили упрек в коммюнизме… – как бы между прочим вспомнила она. – Петрашевцев подозревали, что они хотят воспользоваться Амуром для своих целей. Из-за этой нелепой выдумки мужу не доверяют и теперь. Если бы мой муж знал о письме адмирала и о целях экспедиции, о которых вы сообщили, то, я глубоко убеждена, он сказал бы, что цели, поставленные адмиралом, очень мелки по сравнению с тем, что необходимо исполнить для истинного величия России. Мне странно слышать от вас о стоянке флота в порту Нагасаки, когда огромная и прекрасная страна у наших ног. Геннадий Иванович просит об исследовании южных гаваней до берегов Кореи и об оставлении там постов. Это составило бы честь и славу экспедиции адмирала Путятина. В письме к вам он просит ознакомиться с незапечатанным письмом к адмиралу.
Ребенок стих и уснул, и Екатерина Ивановна унесла его в спальню.
Елизавета Осиповна разговорилась с Римским-Корсаковым про здешнюю жизнь. Доктор временами дремал. За ставнями выл ветер.
Римскому-Корсакову хотелось оправдаться. Он с нетерпением ждал выхода Невельской, решив сказать ей все откровенно.
Елизавета Осиповна часто вставляла французские фразы и говорила, казалось бы, о незначительных мелочах, но в то же время похоже было, что она вполне разделяет взгляды Екатерины Ивановны.
Когда Невельская вышла, лицо ее было радостно, она приветливо смотрела на Римского-Корсакова.
Воин Андреевич сказал, что сам вполне разделяет многое из того, что услышал. «Впрочем, зачем все это? – думал он. – Слышать им пустые мои похвалы». Он сказал, что единственно полезным делом со времени выхода из Кронштадта считает опись лимана и фарватера.
Она снисходительно улыбнулась. Она потому и говорила откровенно, что много хорошего слышала об этом офицере от мужа и теперь увидела сама, что ему вполне можно доверять, что он неглуп, видно, что сочувствует и разделяет ее взгляды. Но зачем это подчеркивать? Еще многое хотелось бы сказать ему.
Было уже поздно. Она пригласила офицеров завтра на обед.
– В полдень я отправлюсь обратно на шхуну, – поднимаясь, ответил Римский-Корсаков.
– Только после обеда, – сказала Невельская. – Я прошу вас!
«Как она его разнесла! Вот это называется “ассаже!” нашему адмиралу! – подумал Римский-Корсаков, выходя с доктором. – Действительно, он мямлит и тянет. Кое-что подобное толковал Чихачев на Бонин-Сима».
Ветер и темь…
«Да, ветер воет, холод, но настроение в тысячу раз лучшее, чем в самых роскошных тропиках. Что я услышал, какие новости?! Хади и Де-Кастри заняты! Залив Анива!
Римский-Корсаков спросил доктора, кто же начальник главного поста на Сахалине.
– Майор Буссэ. Он произвел тут впечатление шпиона, подосланного следить за Невельским, – вдруг откровенно сказал доктор. – Вместо того чтобы отпустить его в Иркутск, Геннадий Иванович заставил майора Буссэ идти на Сахалин и приказал там быть начальником зимовки.
«Э-э, этот доктор не так прост, – подумал Римский-Корсаков. – Они, кажется, все крепко держатся за Невельского… Но неужели у Геннадия такая разница во взглядах с Муравьевым? И в коммюнизме его обвиняли! Боже! И шпионов подсылали! А говорят всюду, что Геннадий «ванович – правая рука Муравьева, чуть ли не его наперсник! Исполнитель его воли».
Вошли во флигель, Римский-Корсаков разделся и сразу уснул как мертвый.
