Васильевич.
– А посодействуй, мил человек, посодействуй! – просил Ерофеевич со слезой в голосе, успевший за разговором принять свою всегдашнюю норму – пару стопок (для него хозяйка вынимала из посудного шкапа видавшую виды рюмку на толстой ножке).
Во дворе лаяла собака, бежали к двери домашние псины, и Петро Васильевич поворачивался на стуле своим большим телом:
– Да не она ли идет, Дуська-то? – и косил глазом в сторону Ерофеевича, который в этот момент не знал, куда деваться.
– Точно она! – доканчивал старика Петро Васильевич. – Ишь, стучит каблучками: цок-цок, цок-цок…
– Дак не пускай ее, – уже просил Ерофеевич с самой настоящей слезой в голосе. – Она ж потом ни жить, ни читать не даст…
– И впрямь, – поднимался Петро Васильевич, – пойду выпровожу – в другой раз зайдет.
Выходил, вроде с кем-то строго разговаривал, да так, чтобы слышно было в доме, возвращался, садился на свое место, а минут через пять на пороге появлялся еще кто-нибудь из соседей, и игра пресекалась, и, смотря по человеку, разговор принимал иное направление.
Старые связи срабатывали: из поездок Петро Васильевич привозил пленку катушками, фотобумагу рулонами, химикаты – сколько мог унести. Однако он предпочитал приобретениям материальным – идеи.
– Ты знаешь, – говорил Томке, – они уже работают по европейским стандартам. Поднабили руку, подлецы. Но ничего, мы все это у себя внедрим, и будет не хуже, даже лучше – без особых затрат обойдемся.
Томка поджимала губы, что-то силилась сказать, а он махал рукой, что, видимо, означало одно: слушай да помалкивай – на готовом живешь.
Петро Васильевич запасался картоном, клеем, красками, чем-то еще, закупая, как обычно, что подешевле, и в считанные дни придумывал свою технологию. Работал без отдыха, ел мало, обходясь крепким чаем, – изготавливал образцы, которые потом ложились в портфель и вынимались для обозрения возможным клиентам.
– Ведь наши с тобой конкуренты почему проигрывают, – говорил все той же Томке. – Они одно и то же предлагают клиенту годами. Го-да-ми! А клиента не обманешь, ему надо постоянно подсовывать что-нибудь новое. К примеру, к юбилейной дате в честь Победы в прошлой войне в ходу были портреты погибших родственников, и мы их с тобой наклепали тысячи. И деньги взяли немалые. Теперь люди подзажились, телек смотрят и хотят переплюнуть друг друга, а мы тут как тут – пожалуйста: материалов затрачиваем на грош, а денежки выкладывайте не скупитесь… Другие мастера по нашим следам пойдут и, конечно, что-то снимут, да мы-то не дураки, мы опять что-нибудь эдакое придумаем – и шиш вам на постном масле!
Петро Васильевич медленно поднимал свою большую пухлую руку и сворачивал пальцы в кукиш, поднося его медленно к Томкиному носу, отчего у той вся кожа на спине холодела и начинали от холода постукивать зубы.
Томкино худощавое лицо при этом наливалось краснотой, от чего становилось коричневым, и она несвязно выдавливала:
– Ты че мне фигушку суешь, такой-сякой? Фигушки я твоей не видела, что ли?..
Петро Васильевич почти падал на нее, облапив за плечи, а вволю насмеявшись, примиряюще говорил:
– Собирай на стол, надо это дело обмыть.
Пока она орудовала на кухне, подходил то к одному окошку, то к другому – «обмывать» без собеседника не хотелось.
Собеседник (или собутыльник) нарисовывался как по заказу:
– Слышь, Том, – в такие минуты привычное «Томка» заменялось на уменьшительное «Том», – никак друг мой Петрович идет. Давненько его не видно было, давненько…
У Петра Васильевича в друзьях кого попало не водилось, хотя практической пользы от таких друзей было немного – он попросту ни от кого ничего не ожидал, давно приучившись надеяться только на собственные силы. Приходили к нему заслуженные пенсионеры, художники, мастера производства, журналисты, милиционеры. Приходили с удовольствием, отлично зная, что и стол будет, и беседа, и спать уложат, если ноги откажут служить, – в доме стояла аккуратно застеленная лишняя кровать.
Петро Васильевич мог поговорить о чем угодно, кроме разве что одного – фотографии. Не имел он привычки хвататься за фотоаппарат и пытаться сделать снимок на память. Не просили и гости, как никто, например, не просит милиционера арестовать его. Вольно или невольно, но каждый почему-то чувствовал в хозяине дома настоящего профессионала своего дела, а профессионалу мельтешить не положено – пусть решает сам, как ему поступить.
Конечно, кое-кому исключение делал, и это было знаком особого расположения к приятелю и членам его семьи.
Ритуал съемок обставлял по всем существующим в мире фотографии правилам: наезжал, прихватив с собой две-три фотокамеры, лампы подсветок, штатив и тому подобное. Заставлял соответствующе принарядиться, выбирал место съемок, шутил, делал несколько дублей. Проявив пленку, добивался затем самого высокого качества изображения на фотобумаге, оформлял в паспарту или как-то по-другому и вручал семейству приятеля торжественно, но просто, никак и ничем не подчеркивая собственных трудов, как будто дарил привезенную издалека безделушку.
Счастливое семейство вертело в руках портреты, дивилось красоте собственных изображений, хозяин спешил в магазин за поллитровкой, хозяйка гоношила стол.
В гостях Петро Васильевич ел и пил в меру – это также было одним из его жизненных правил, которые никогда не нарушал.
– Выпить и покушать в свое удовольствие, – говорил он Томке, – я и дома могу. На людях надо иметь голову светлую и ноги твердые – приобрести
