— Эрвин, поселок сгорел. Полностью. Нападавшие ушли. Эрвин я не понимаю…
Еще одна птица налетела, захлопала крыльями. Крик полоснул по ушам… Птичий крик, тонкий, пронзительный. Пичуга зависла в воздухе, тряхнула перед лицом Ирины крылом — белые перья по краям почернели, обуглились.
— Эрвин, ушли не все. Хуан убит. Старый Яго еще дерется.
— С кем?
— Не знаю, птицы видели лишь молнии на их лицах… Их много, человек двести. Эрвин, я не знаю — кого. И… Эрвин, там Маар и Лиианна…
— Идем назад, — бросил Эрвин и длинно, забористо выругался. Сплюнул, спрыгнул через борт, оглядел горизонт- внимательно, холодными, злыми глазами. Ветер налетел, кинул дымом в глаза, смешал на его голове короткие светлые волосы.
— Но не слепо, — проговорил он, наконец, глядя, как качается на ветру драконий клык на лобовом стекле бэхи. Медленно, в окружении бумажных лент. Диких на вид — их яркий, праздничный цвет резал глаз — сейчас, на фоне дождевого, посеревшего неба.
— Мне понадобятся твои птицы, Ирина. Скажи им — мне нужен ближний дозор. От бэхи, кругом, по секторам, где-то на километр от нас, не далее. И дальний — пусть пара летунов пролетит над дорогой. Осмотрит кусты вокруг, свежие ямы — не дай бог мину днищем поймаем. И над деревней — кто, там, где и в каком количестве. Мне разведка нужна.
— Эрвин, нельзя приказывать «договорным». - начала было Миа. Ирина собралась, выдохнула. И оборвала ее одним коротким:
— Сделаю.
Дудка запела в ее руках- протяжно, грозной, переливчатой песней. Хлестнул по щекам ветер, защекотал нос черный, прокисший дым… Орлан распушил хвост, пронзительно закричал, запрокинув ввысь белую голову. Стая сорвалась — под крики и хлопанье крыл, вихрем, во всех направлениях сразу. Лишь яркие перья, кружась на ветру, медленно падали вниз, на черную, взрытую колесами землю.
Лязгнула сталь. Один раз, другой, третий — Эрвин поднимал откидные борта, закрывая броневой скорлупой лоб бэхи вместе с Мией и местом водителя.
— Эрвин, я так ничего не вижу, — пискнула было та. Не договорила — Эрвин поставил на место последний броневой лист, запрыгнул в кузов. Поймал Мию, без лишних слов ухватил за плечо, выдернул с кресла, напялил — не слушая протестов — каску и тяжелый бронежилет. И — почему то ватник. На такой-то жаре. Миа жалобно пискнула, вмиг покрывшись тяжелым потом.
— Эрвин, жарко же.
— Не спорь. Тебе сейчас видеть ничего не надо — я сверху скажу, куда рулить. Тут есть камеры и связь. Только в бою оно все отказывает вечно…
Сказал он, кивнув, будто бы это что-нибудь объясняло. Не договорил, запрыгнул наверх, на место стрелка. Лязгнул стопор, медленно провернулись вдоль горизонта стволы. Лязгнули затворы, солнце сверкнуло — на миг, отразившись тусклым золотом на длинной патронной ленте. Ветер рванул с реки.
— Эрвин, каску одень, — окликнула его снизу Ирина.
Эрвин и одел. На Ирину, прежде чем она успела что-то сказать. Щелкнул пряжкой, дернул под подбородком ремень — крепко, у той аж слезы из глаз брызнули. Ухватил за плечо, втиснул на пассажирское кресло, обложил ящиками со всех сторон и велел не высовываться. Страшно, Ирина смогла в ответ лишь кивнуть. Хрипло закричал орлан с высоты.
— До надолбов путь чист, — перевела Ирина.
Эрвин кивнул. В руках у Мии лязгнул рычаг, глухо зарычал мотор разбуженной бэхи. Рука замерла на руле — подрагивая, в ожидании команды «на старт».
— Девчонки, минуту еще, — сказал Эрвин, спрыгнув вдруг обратно на землю. Ирина обернулась за ним — посмотреть. Ласково мигнул в глаза золотом крест над дверями лесной часовни.
Плеснул в глаза полумрак. И теплый свет — он здесь, внутри часовни, не тек, просачивался по капле сквозь листья. Ложился мерцающим ореолом, короной, на статуи у алтаря.
Взгляд с иконы — тяжел и прям. Эрвин поежился вдруг. Пожал плечами, сказал вдруг ни с того ни с сего, глядя в темные глаза Спасителя на иконе:
— Господи, прости. Стремно на бабах в драку ехать…
Взгляд с центральной иконы — будто корабельный капеллан, изрекающий любимую присказку:
«С чем дали, юноша, с тем и работайте».
У ног статуи, на алтаре мелькнула вороненая сталь. И темное, блестящее полировкой дерево. Туземная винтовка, увитая покрывалом торжественных, исписанных рунами лент. «Имя ей, — Эрвин вспомнил давний разговор, — имя ей Лаав Куанджало, та что говорит по делу. Возьми ее, пусть скажет то, что может сказать. На благое дело».
Вспомнились утро, Ирина и ее недавние слова — страшные, пахнущие бедой и непонятные. «Эрвин, беда…. Они ясень сломали». Лесную поляну,
