встречались с Алисой и ее новым другом – суетливым Жаком, обе подруги становились супергадкими! На их лицах сразу застывали хищные улыбки – растянутые в ниточку губы и глаза-щелки…
Поэтому я и не захотела поехать с ними в Нормандию на уикенд и осталась скучать здесь, в квартире, предоставленной нам Гастоном на время каникул.
«Франция для французов!»
По требованию мамы у меня и в кармане куртки, и в сумке, и на внутренней стороне кожаного браслета были написаны мое имя, домашний телефон и адрес, прямо как на ошейнике у соседской дворняги Долли, склонной к побегам.
Правда, у славной Долли еще было написано, что «нашедшему эту собаку будет выплачено вознаграждение». Про меня почему-то такое не написали. Ковыряя вилкой безвкусные хлопья в тарелке, я стала думать, что неплохо поинтересоваться, какое вознаграждение мамочка предложит за меня в случае пропажи. А может, взять с нее вознаграждение авансом?
Хотя куда я денусь?
Меня недолго занимала эта мысль, и потом я решила все-таки выползти на улицу, чтобы купить продукты, хотя выходить из дома мама запретила. Но сколько можно сидеть и ждать, когда она вернется! Хоть бы позвонила, но телефон мертво молчал.
Некоторое препятствие существовало в виде соседки со второго этажа, как я ее прозвала – мадам Горгон.
Еще в самый первый день нашего приезда, когда мы вместе с Гастоном поднимались в квартиру по крутой винтовой лестнице, покрытой ковровой дорожкой, она выскочила на площадку и страшно разоралась. Гастон что-то холодно ей сказал, от чего она завопила еще громче. Уже в квартире он объяснил нам, что это бывшая владелица дома, которая недавно овдовела и теперь от скуки портит жизнь всем жильцам.
Меня же озадачил ее крик: «La France pour les francais!» Мы с мамой почувствовали себя очень неловко и теперь боялись этой мадам как огня.
Я осторожно закрыла дверь и тихо, на цыпочках, стала спускаться по лестнице. Когда я уже почти миновала квартиру этой мегеры, дверь с треском распахнулась, и она, растрепанная, в засаленном клетчатом фартуке, выскочила на площадку.
Неужели мадам Горгон постоянно стоит под дверью? Невероятно!
Она истошно заорала каркающим голосом, переходящим в визг, какие-то гадости мне в спину, и я от ужаса оступилась и целый виток лестницы проехала задницей по ковровой дорожке. Фу! Слава богу – без травм! А еще, к счастью, я ни слова не поняла из ее воплей.
Пожалуй, это достоинство уроков французского языка Анжелы Петровны, а то было бы еще противнее. В темноте я нащупала кнопку на двери (я даже свет на лестнице включить из-за мадам побоялась!) и вылетела на улицу.
Сердце бешено колотилось в груди, и, чтобы успокоиться, я с благодарностью стала думать о моей подруге Кире: от перелома ноги меня спасли ее классные башмаки!
…Месяц назад мы встретились с Кирой в гардеробе. Она задумчиво достала из пакета свои потрясающие зимние американские башмаки – на огромной платформе, из настоящей свиной кожи, со шнуровкой по икре и кучей заклепок и ремешков. Предмет моей зависти.
«На вот!.. – со вздохом сказала она. – Носи, пока не сдохнут!»
«А ты?» – Я даже невольно попятилась от неожиданности.
«А я в эту субботу улетаю в Израиль. Насовсем! – тихо сказала она. – А там жарко, и они не понадобятся!»
Вот это была новость! Я от удивления открыла рот и брякнула: «А кто у вас евреи?»
Кира захихикала и сказала: «Муж мамы – Борис Аркадьевич. В Хайфе живет его сестра, а главное, старенькая мама!.. – А потом уже грустно, глядя мимо меня в окно на школьный двор, добавила: – Я там буду учиться. Мне уже и колледж подыскали, и учителя по ивриту. А мама будет сидеть дома с маленькой Ритусей и заниматься хозяйством… Ей пока работу по специальности не нашли».
Бабушка, как только увидела башмаки, сразу застонала: «С точки зрения ортопеди-и-и!..»
Но мне было плевать на ортопедию! Я бы их и под подушку на ночь положила – так они мне нравились!
Я подумала о Кире – ей ТАМ тоже нелегко…
И вспомнились наши зимние каникулы в спортивном лагере Коробицыно.
Мы с Киркой до упаду валялись в снегу, в огромных сугробах рыли пещеры, лепили дурацких снеговиков, а потом, облепленные с ног до головы снегом, с сосульками на варежках, волосах и куртках, возвращались в нашу комнату. С горящими от мороза ушами и щеками устало развешивали одежду на батарее, а шерстяные носки сушили на лампочках и, конечно, прожгли дырки. А мою куртку из облезшего кролика как-то попытались высушить феном, который от этого пискнул и умер.
Потом мы пили горячий чай с огромными бутербродами, сразу с колбасой и сыром, засунутых между толстыми кусками булки с маком, густо
