Холли.
– И ты ему поверил? Судя по твоему описанию, Уэнделлу едва ли стоит доверять.
– Мне не пришлось принимать это на веру. Когда мы вышли из замка, он повел меня смотреть фотографии. Они не оставляют сомнений.
– Так он впустил тебя в дом?
– Нет, они у него были в машине.
Лора помолчала. Потом спросила:
– И что ты по этому поводу чувствуешь, Тед?
– Гнева не испытываю, если ты это имеешь в виду. Я сам виноват, что наш брак рухнул к чертям. Вчера она мне опять снилась.
И Тед рассказал сон о террасе за домом. Когда речь зашла о розовом замке, Лора заинтересовалась. В глазах ее вспыхнул блеск, без сомнения означавший: вот видишь, я оказалась права, замок важен. Тед пропустил только одну деталь из сна: он не рассказал о мужчине, который сопровождал Холли, когда она вышла из моря. О Роджере он не готов был говорить. Пока не готов.
– Интересно появление коробки с шахматами, – сказала Лора. – Это предмет, тесно связанный с твоим прошлым. Ты говоришь, что Холли взяла коробку и посмотрела на тебя с опаской, будто хотела ее от тебя защитить.
– Да. И ощущение было ужасное.
– Что именно ты почувствовал?
– Как будто коробка с шахматами – ее, и она меня застукала, когда я пытался ее присвоить. Холли ни разу в жизни ее не видела. Я сам ее много лет не видел. Но ты права: мне тоже кажется, что она тут – представитель моего прошлого, того меня, каким я был в определенный момент, и Холли беспокоится о чем-то, что меня символизирует, о том, что очень важно для меня. Но это во сне. Боюсь, наяву сейчас все совсем иначе.
Он был так увлечен беседой, что только в этот миг окинул взглядом кабинет. День был ясный, и утреннее солнце нагло ломилось в окна. Большой квадрат света занимал половину комнаты. Лора на этот раз не задернула занавески. Тед задержал взгляд на окне, и отблески на стекле ослепили его. Посмотрев на Лору, он увидел на ее лице медленно тающий черный квадрат.
– Так что? Ты собирался рассказать мне о коробке с шахматами.
Тед кивнул.
– Шахматы принадлежали моему деду Элуолду. Прямоугольный футляр вот такого размера, – Тед показал размер руками, как будто действительно держал коробку на коленях. – Он был из очень тонкой древесины, темной и гладкой, и на каждой стороне изображалась половина шахматной доски. Футляр раскрывался, как книжка, и тогда из двух половин составлялась целая шахматная доска.
Тед вспоминал каждую мелочь, блаженно грезя наяву.
– Фигуры лежали внутри, каждая в своей бархатной выемке, точно подогнанной так, что фигура плотно входила в нее, если чуть нажать. Помню, что одна из выемок почему-то стала шире. Туда вставлялась белая пешка. Я знал, что надо открывать коробку так, чтобы сторона, где лежат белые фигуры, оказывалась внизу. Эту пешку я вынимал первой. Она была второй в правом ряду.
– У тебя лицо светлеет, когда ты говоришь о шахматах.
– Да. Думаю, это потому, что они у меня ассоциируются с ранним детством, когда я был счастлив. После смерти Миллера я бросил играть совсем, а дома был ад. Мать все больше погружалась в болезнь, а отец обращался с ней все хуже. Он ушел жить к любовнице, а я остался с матерью именно тогда, когда болезнь особенно обострилась. Я остался один в самом трудном возрасте. Перемена была очень резкой.
– Отец перестал тобою заниматься?
– Практически перестал. Сначала он стремился видеться со мной, но я отказывался. Я был строптивым подростком, злым на весь свет. Хуже всего, что матери моей было глубоко начхать на то, злой я или добрый. Она жила в своем мире. Видно, тоже когда-то взбунтовалась, как я, но по другим причинам. Мне всегда казалось, что измена отца заставила ее сдаться, уступить болезни и потерять контроль над своей жизнью. Это были ужасные годы. Позднее пришлось ее отправить в больницу.
Тед помолчал. Потом загадочно улыбнулся.
– Ты отличный профессионал, Лора, – похвалил он ее по-братски. – Знаешь, на какие рычаги нажать, чтобы язык развязался.
Она тоже улыбнулась:
– А куда за эти годы подевались шахматы?
– Помню, что сначала они хранились где-то в доме. Но однажды, возвращаясь из школы, я обнаружил на улице кучу выброшенного барахла, и коробка с шахматами была там же. Многие из вещей еще пригодились бы в хозяйстве, но матери приспичило от них избавиться. Она часто такое устраивала, говорила, что в барахле заводятся насекомые и тому подобное. Я забрал шахматы и спрятал их где-то у себя в комнате, чтобы она не нашла. Наверное, она их позже все-таки обнаружила, потому что с тех пор я их не видел.
– Ты сказал, что мать госпитализировали.
– Да. Чуть раньше, чем мне исполнилось восемнадцать, в жизни наступило некоторое равновесие. Я бросил играть роль малолетнего хулигана и
