Гнедич вышли очень слабыми, в конце шестой строки «просто смех» – такой же «упаковочный материал», за который Кашкин порицал Шенгели. В шенгелевском исполнении эта строфа выглядит гораздо достойнее, вот только концовка («в рубашку нарядясь», тогда как по смыслу Суворов, наоборот, раздевается до рубашки) смотрится неубедительно.
Песнь 7, строфа 55:
Байрон
Suwarrow chiefly was on the alert,Surveying, drilling, ordering, jesting, pondering;For the man was, we safely may assert,A thing to wonder at beyond most wondering;Hero, buffoon, half-demon, and half-dirt,Praying, instructing, desolating, plundering;Now Mars, now Momus; and when bent to stormA fortress, Harlequin in uniform.Гнедич
Суворов появлялся здесь и там,Смеясь, бранясь, муштруя, проверяя.(Признаться вам – Суворова я самБез колебаний чудом называю!)То прост, то горд, то ласков, то упрям,То шуткою, то верой ободряя,То бог, то арлекин, то Марс, то Мом,Он гением блистал в бою любом.Шенгели
Суворов начеку все время был; притомУчил и наблюдал, приказывал, смеялся,Шутил и взвешивал, всех убеждая в том,Что чудом из чудес он не напрасно звался.Да, полудемоном, героем и шутом,Молясь, уча, громя и руша, он являлсяДвуликой особью: он – Марс и Мом – один,А перед штурмом был – в мундире арлекин.Эту строфу Кашкин называл «центральной строфой о Суворове»; в ней Шенгели досталось за «двуликую особь» и за попавших на рифму («на смысловой удар») «шута» и «арлекина». Гнедич, как видим, совершенно преобразила конец строфы: Суворов у нее прост, горд, ласков и упрям, он ободряет шуткою и верой; он не разрушает, не опустошает, как у Байрона; он уже не полудемон, зато блещет гением в любом бою.
Песнь 7, строфа 58:
Байрон
Suwarrow, who was standing in his shirtBefore a company of Calmucks, drilling,Exclaiming, fooling, swearing at the inert,And lecturing on the noble art of killing, —For deeming human clay but common dirt,This great philosopher was thus instillingHis maxims, which to martial comprehensionProved death in battle equal to a pension; — Гнедич
Суворов, сняв мундир, в одной рубашке,Тренировал калмыков батальон,Ругался, если кто-нибудь, бедняжка,Неповоротлив был иль утомлен.Искусство убивать штыком и шашкойПреподавал он ловко; верил он,Что человечье тело, без сомнения,Лишь матерьял, пригодный для сражения!Шенгели
Суворов в этот час, вновь командиром взводным,В рубашке, сняв мундир, калмыков обучал,Их совершенствуя в искусстве благородномУбийства. Он острил, дурачился, кричалНа рохль и увальней. Философом природным,От грязи – глины он людской не отличалИ максиму внушал, что смерть на поле бояПодобно пенсии должна манить героя.Кашкин ругал Шенгели за то, что Суворов у него совершенствует калмыков «в искусстве благородном убийства», т. е. ровно за то, что написано у Байрона. Кроме того, он гневался на образовавшихся в переводе «рохль и увальней» (байроновское «inert»). Гнедич меняет благородное искусство убийства на «искусство убивать штыком и шашкой» и, сбиваясь на более сентиментальный, чем у Байрона, тон, вызывает у читателя жалость к солдатам словами «если кто-нибудь, бедняжка, неповоротлив был иль утомлен».
Песнь 7, строфа 64:
Байрон
‘So now, my lads, for glory!’ – Here he turn’dAnd drill’d away in the most classic Russian,Until each high, heroic bosom burn’dFor cash and conquest, as if from a cushionA preacher had held forth (who nobly spurn’dAll earthly goods save tithes) and bade them push onTo slay the Pagans who resisted, batteringThe armies of the Christian Empress Catherine.Гнедич
Ну, в добрый час, ребята!» Тут опятьФельдмаршал к батальону поспешилПодшучивать, браниться, муштровать,Чтоб разогреть геройский дух и пыл.Он даже, проповеднику под стать,Сказал, что бог их сам благословил:Императрица-де ЕкатеринаНа нехристей ведет свои дружины! Шенгели
«Итак, за славою, за славою, ребята!»Тут повернулся он и русским языком,Весьма классическим, вновь начал в грудь солдатаВдувать желанье битв, венчанных грабежом;Он, проповедником (а им одно лишь свято:Сбор десятинный), звал – картечью и штыкомСмирить язычников, дерзнувших столь злонравноПротивостать войскам царицы православной.Кашкин ругал эту строфу у Шенгели за то, что Суворов «русским языком, весьма классическим, вновь начал в грудь солдата вдувать желанье битв, венчанных грабежом» (т. е. за то, что написано у Байрона). Гнедич совершенно убирает из строфы всякий мотив
