«Дар особенный»: Художественный перевод в истории русской культуры

языка, но зная сам памятник, о котором его современники имели вполне определенное представление, распознать его сквозь немецкий перевод-посредник. Точно так же, переведя в юности «Дон Кихота» Сервантеса с французского перевода-посредника, Жуковский сумел, вопреки нейтрализующей манере французского писателя, приблизиться к «Дон Кихоту» Сервантеса «через голову» Флориана.

Так, при переводе стихотворения, которое Дон Кихот адресует бабенкам на постоялом дворе «из числа тех, которые, как говорится, ходят по рукам», Жуковский воспользовался русским «складом» (четырехстопным хореем с дактилическим окончанием), к которому до него в попытках овладения народным тактовиком прибегали Державин, Херасков, Карамзин, Воейков и который имел отчетливые былинные ассоциации:

                       Кто счастливее в подсолнечной
                       Дон Кишота и коня его!
                       Позавидуйте мне, рыцари!
                       Здесь прелестным я красавицам
                       Отдаю свое оружие!
                       Здесь прелестные красавицы
О коне моем заботятся![2]

Ср. у Флориана:

                     Onc il ne fut de chevalier
                     Plus en faveur aupres des belles:
                     Don Quichotte est servi par elles;
Princesses pancent son coursier[3].

У Сервантеса:

                          Nunca fuera caballero
                          De armas tan bien servido,
                          Como fuera Don Quijote
                          Cuando de su aldea vino:
                          Doncellas curaban del,
Princesas de su rocino[4].

На мировую арену русская литература выходит с Тургеневым, Толстым и Достоевским. Великий русский роман, как и великий французский или английский роман, был сформирован жизнью того народа и той страны, в которой проходило его становление. Однако если речь идет о культурных импульсах, то своеобразие русской прозы XIX столетия и ее отличие от современной ей западноевропейской прозы заключались в том, что сформировала ее в основном не только национальная или зарубежная проза, но в немалой степени русская и зарубежная поэзия, а также западная философская мысль – поэзия Пушкина, «Илиада» в переводе Гнедича и «Одиссея» в переводе Жуковского, Гете, Шиллер, Байрон, Шекспир в русских переводах, Паскаль, Руссо, Шеллинг, Гегель, Шопенгауэр, Ницше.

Разумеется, та огромная роль, которую сыграли Гомер[5], Шекспир[6] или Шиллер[7] для выработки «всемирного языка» в России, столь необходимого в период становления великого русского романа, не умаляет значения зарубежной прозы, причем не только современной, но и предшествующих эпох. Русская проза XIX столетия многим обязана Сервантесу, Вольтеру, Стерну, Вальтеру Скотту, Гофману, Гюго, Жорж Санд, Бальзаку, Диккенсу, Стендалю.

Особого внимания заслуживает первый роман нового времени – «Дон Кихот» Сервантеса. Необходимо признать, – несмотря на то, что сервантесовский роман был хорошо известен в России как во французских переводах, так и в многочисленных русских переводах, как полных, так и сокращенных, в том числе в переложениях и адаптациях для детей и подростков, – интерпретации Белинского, Тургенева, Достоевского, Мережковского и Сологуба играли в России по крайней мере не меньшую роль, чем русские переводы «Дон Кихота»[8].

В то же время когда в 1860 году И.С. Тургенев утверждал, что в распоряжении русского читателя нет хорошего перевода «Дон Кихота»[9], он был одновременно и прав, и не прав. Между тем приходится сожалеть, что эту миссию не взяли на себя сам Тургенев, неоднократно намеревавшийся приняться за перевод «Дон Кихота»[10], Островский, прекрасно воссоздавший на русской почве интермедии Сервантеса[11]и мечтавший перевести некоторые главы из «Дон Кихота»[12], или Достоевский, перу которого принадлежит «Сцена из “Дон Кихота”», блестяще воспроизводящая писательскую манеру Сервантеса[13].

В истории великого русского романа XIX века было не так много примеров, когда русский писатель обращался к воссозданию на русской почве признанного шедевра мировой литературы. Один из показательных примеров этого рода – перевод Достоевским романа Бальзака «Евгения Гранде», первый значительный литературный опыт писателя. Дело было не только в том, что перевод оказался для него школой писательского мастерства, а для отечественной переводной литературы – крупным событием, но и в том, что уже в этой ранней работе вполне узнаваем писательский почерк будущего гения мировой литературы. В.С. Нечаева справедливо писала, что Достоевский «чрезвычайно чутко подхватил заложенные Бальзаком в романе элементы драмы. Игра контрастом характеров, света и тени, указания на скрытый драматизм, обилие диалогов – все это он воспринял, по-своему развил и усилил при переводе. Он еще чаще и более отчетливо, чем Бальзак, старается выявить читателю драму, заложенную в романе» [14].

В главе «В чем же, наконец, существо русской поэзии и в чем ее особенность», включенной в книгу «Выбранные места из переписки с друзьями», Гоголь с проникновением говорит о «гении восприимчивости», которым, с его точки зрения, так силен русский народ и который нашел блестящее воплощении в творчестве Жуковского, умевшего «оправить в лучшую оправу все, что не оценено, не возделано и пренебрежено другими народами»: «Переводя, он оставил переводами початки всему оригинальному, внес новые формы и размеры, которые стали потом употреблять другие поэты»[15]. Далее, в той же главе, Гоголь добавит, что русская поэзия пробовала все аккорды и добывала всемирный язык затем, «чтобы приготовить всех к служенью более значительному»[16]. Другими словами, для той всемирной миссии, которая была русской литературе предначертана, она должна была сначала, благодаря переводам, «добыть» всемирный язык.