«Дар особенный»: Художественный перевод в истории русской культуры

он это знает, а таким, каким ему это кажется, причем кажется именно сейчас, в данный миг. Как последовательный импрессионист, И. Анненский далеко уходит не только от Фета, но и от Бальмонта; только у Верлена можно найти несколько стихотворений, равносильных в этом отношении стихам И. Анненского»[468]. Из перевода Анненского, завораживающе-изысканного, помимо прочего, исчезает лирический герой, который прямо взывает к смерти, обрамляя своим призывом последнюю строфу стихотворения. В его версии:

                 О, развеяться в шепоте елей…
                 Или ждать, чтоб мечты и печали
                 Это сердце совсем закачали
                 И, заснувши… скатиться с качелей?[469] —

упоминание Смерти затабуировано, что усиливает ощущение загадочности, т. е., по-видимому, то самое впечатление, которое привлекло внимание Анненского и воссоздавая которое он пожертвовал многими другими элементами текста. Значительно ближе к оригиналу Сологуб в своем раннем переводе:

                О, если бы теперь пришла ты, смерть моя,
                Пока любовь колеблется с тоскою
                Меж старых снов и жизнью молодою!
                О, как бы в зыбке той неслышно умер я!

(с. 96)

Перевод Брюсова, на первый взгляд как будто неточный, очень точен по существу, поскольку достаточно адекватно передает настроение и подтверждает, таким образом, ту оценку, которую позднее поэт давал своим ранним переводческим принципам[470]. Любопытно, что в поздней версии Сологуб при выборе размера последовал примеру Анненского и Брюсова, правда выбрав не трехстопный анапест, а пятистопный хорей, обманывая метрическое ожидание читателя, поскольку первая строка его перевода амбивалентна: «Я угадываю сквозь шептанья». В соответствии с семантическим ореолом шестистопного хорея по сравнению с более мелодическим и «томным» трехстопным анапестом перевод Сологуба более энергичен.

Странно было бы ждать от Сологуба (равно как и от других русских переводчиков) сохранения многих весьма специфических особенностей лирики Верлена, таких как, например, очевидная тенденция к ассонансной рифме или отмеченное А. Адамом предпочтение, отдаваемое французским поэтом самому незначительному, самому бесцветному, самому «бездеятельному» глаголу etre[471]. Потребность в расшатывании традиционной системы рифм ощущалась Сологубом, как и другими старшими символистами, в значительно меньшей степени, чем поэтами следующих поколений. Однако позднее, в 1900-е годы, переводя Рембо, Сологуб попытался вводить ассонансы в свои переводы[472]. Что же касается приверженности Верлена глаголу etre, то Сологуб при всей нарочитой ограниченности собственного словаря не ощутил этой особенности поэтики французского поэта, по-детски непосредственно прикасавшегося ко всем проявлениям мира и как бы впервые описывающего их. Эта кажущаяся и производящая впечатление несколько примитивной простота Верлена либо не замечалась русскими переводчиками, либо отталкивала и заставляла разнообразить свой язык.

Поздние версии в целом существенно отличаются от ранних. Готовя к печати сборник 1923 года, Сологуб уже не допускает никакого полифонизма и ориентации читателя на взаимодополняемость различных версий и во всех случаях при наличии нового перевода публикует его в основном тексте, а старую или старые версии – в приложении. Отличие в самых общих чертах новых переводов от старых верно охарактеризовано М.И. Дикман: «Новый перевод, вербально точный, буквально передающий рисунок подлинника, уступает первым редакциям в поэтической верности» [473]. Сравним, например, одну из ранних версий стихотворения «L’ombre des arbres dans la riviere embrumee» с поздней.

Оригинал:

            L’ ombre des arbres dans la riviere embrumee
            Meurt comme de la fumee,
            Tandis qu’en l’air, parmi les ramures reelles,
            Se plaignent les tourterelles.
            Combien, o voyageur, ce paysage bleme
            Те mira bleme toi- meme,
            Et que tristes pleuraient dans les hautes feuillees
            Tes esperances noyees!

Ранняя редакция:

             Встает туман с реки, и тень деревьев тонет,
             Как в дымные струи,
             А наверху в ветвях рой горлиц грустно стонет
             Про бедствия свои.
             О, странник, бледен ты, бледна вокруг долина,
             Как здесь на месте ты!
             Как плачет над тобой в ветвях твоя кручина
             Про мертвые мечты!

(с. 99)

Поздний вариант:

             Деревьев тень в реке упала в мрак туманный,
             Словно в саван, дымом тканный,
             И плачет в воздухе там, с веток настоящих,
             Песня горлинок неспящих.
             Так метко отражен в картине этой бледной
             Ты, сам бледный, странник бедный,
             И высоко в листве заплакали, так жалки,
             Всех твоих надежд русалки!

(с. 54)

Поздний перевод этого стихотворения, более рассудочный, более точный, показателен и в ином плане: внимательное отношение к оригиналу нередко было формальным. Пытаясь воспроизвести во 2-й строке 2-й строфы внутреннюю рифму, тем более что она представляет собой эхо рифмы предыдущей строки («Combien, o voyageur, ce paysage bleme / Те mira bleme toi-meme»), Сологуб прибегает к явно неудачной и даже слегка комичной грамматической рифме. Как и в 1-й строфе, где Сологуб сохранил теперь «настоящие» ветки, не слишком удачно, впрочем, их назвав, он попытался ценой очевидных утрат передать особенности подлинника, не нашедшие отражения ни в одной из трех ранних редакций. Перевод этого верленовского стихотворения являет также пример того, что поздний Сологуб не только в большей степени, чем ранее, стремился к вербальной и формальной точности, но и по возможности расшифровывал стихотворение и интерпретировал. Верленовские «Tes esperances noyees», т. е.