Прогулки с Евгением Онегиным

фактом литературной жизни. Иными словами, поэт специально работал над созданием «стилистической ошибки», с помощью которой еще на 25-й странице первой главы ввел в поле зрения тогдашнего читателя фигуру «сочинителя», не идентичную личности самого Пушкина.

К сожалению, отношение текстологов к пушкинским текстам носит весьма странный характер. Уж если по каким-то соображениям принимается решение о невключении в канонический текст изъятых самим Пушкиным примечаний, то, видимо, нужно быть последовательным в своих действиях – или все изымать, или все оставлять. Пушкиным было «изъято» и самое последнее «примечание 11» к этой главе – об Аннибале (о неуместности такого примечания со стороны «автора» (Онегина) сказано выше). Исходя из истинного сюжета сказа и авторской, то есть, пушкинской фабулы, следует признать, что Пушкин как «издатель сочинения Онегина» при переиздании романа в 1833 году правильно поступил, сократив до одного предложения примечание о своем предке, поскольку этот подлог со стороны Онегина бросает тень на его, Пушкина, репутацию как создателя художественного произведения с вот таким нехудожественным «семейным довеском».

Согласен с тем, что при принятии текстологического решения о восстановлении в корпусе романа (в части современных массовых изданий) изъятого Пушкиным примечания об Аннибале изложенная здесь структура романа еще не была известна; восстановили – так восстановили. Хотя не понятно и другое решение – в тех изданиях, где текст этого примечания не приводится, под номером 11 фигурирует более поздняя (1837 г.) пушкинская отсылка к первому изданию: «См. первое издание Евгения Онегина». В условиях конца XX века такое буквальное следование текстологическим принципам смотрится как издевка со стороны специалистов-пушкинистов над современным читателем, который не имеет доступа к этому самому первому изданию, ставшему библиографической редкостью еще при жизни автора. Но речь в данном случае идет даже не об этом, а о гораздо худшем: о непростительном текстологическом волюнтаризме, оправдания которому быть не может. Читаем, чем заканчивается это примечание во всех современных академических собраниях:

«В России, где память замечательных людей скоро исчезает, по причине недостатка исторических записок, странная жизнь Аннибала известна только по семейным преданиям. Мы со временем надеемся издать полную его биографию. Примеч. соч.» (Том 6, с. 655).

Открываем первое прижизненное издание первой главы и на странице 59 видим, что последний абзац там выглядит совершенно иначе. Привожу полный текст этой страницы в том виде, в каком она появилась в 1825 году:

59. [… не]медленно. Аннибал удалился в свои поместья, где и жил во время царствования Анны, считаясь в службе и в Сибири. Елисавета, вступив на престол, осыпала его своими милостями. А. П. Аннибал умер уже в царствование Екатерины, уволенный от важных занятий службы с чином Генерал-Аншефа на 92 году от рождения^(*). (Звездочка в скобках – в тексте Пушкина; в академических изданиях о ней не упоминается – А.Б.).

В России, где память замечательных людей скоро исчезает, по причине недостатка исторических записок, странная жизнь Аннибала известна только по семейным преданиям. (Это – конец предпоследнего абзаца. Прошу обратить внимание, что этот абзац не последний и не завершается продолжением: «Мы со временем надеемся издать полную его биографию. Примеч. соч.», как это представлено в академических собраниях сочинений).

Сын его Генерал-Лейтенант И. А. Аннибал принадлежит бесспорно к числу людей екатерининского века (ум. 1800 году). Конец последнего абзаца и текста примечания, но не окончание вставки. За этим следует новый текст:

^(*) Мы со временем надеемся издать полную его биографию.

На этом заканчивается вся вставка в том виде, как ее опубликовал Пушкин, а также текст 59 страницы. Можно видеть, что в подлинном тексте не одно, а два различных примечания, то есть, две самостоятельные архитектонические единицы, которые по воле составителей академических собраний объединены в одну. Они решили сделать это с минимальными купюрами – убрав обе «звездочки» и разделительную черту, видимо посчитав их не входящими в состав текста служебными знаками. Но разделительная черта в данном случае играет важную композиционную роль: она наглядно демонстрирует, что речь идет о двух различных примечаниях, «авторство» которых принадлежит разным фигурам. Поскольку такое «урезание» по минимуму в корне меняет представление об истинной роли этих структурных элементов, то дальнейшие изменения, внесенные текстологами, уже не кажутся такими «серьезными»: решив перенести «примечание к примечанию» из одного абзаца в другой, текстологам пришлось поменять местами два последних абзаца, в противном случае получалась бессмыслица.

Другие факты текстологического вмешательства в данный текст носят аналогичный характер: произвольно добавлено Примеч. соч, которого в пушкинском тексте не было, и этим картина запутана окончательно, поскольку второе примечание «^(*) Мы современем…» сделано явно не Соч., а «издателем».

Но все-таки особенно обидно за искажение прекрасной «онегинской» фразы: «(ум. 1800 году)», которая во всех академических собраниях, начиная с Большого, обрела более «грамотный» вид: «(ум. в 1800 году)». Становится понятным, что Пушкина слегка «подправили» {100}, чтобы современный читатель не догадался, что поэт мог так небрежно относиться к своим текстам.

Но все дело в том, что те современные читатели, которые склонны обращать на такие вещи внимание, вовсе не заподозрят в безграмотности не только Пушкина, но даже того «автора», от имени которого исходит это примечание. Таким читателям ясно, что в данном случае употреблен грамматически правильно построенный архаический оборот, в котором не требуется предлога и в котором окончание родительного падежа совпадает с окончанием