опубликовать Бочарову, намного ценнее всей вместе взятой околопушкинской макулатуры, изданной до и после этого. Одна его фраза – «Мир героев – роман в романе» дает автору право издаваться, переиздаваться и быть читаемым до тех пор, пока официальная пушкинистика не поймет, что в этой фразе – содержание всего романа Пушкина (я не говорю уже о том, что С. Г. Бочаров пришел к этому заключению через анализ позиции рассказчика).
B.C. Непомнящий в главе «Начало большого стихотворения» своей книги «Поэзия и судьба. Над страницами духовной биографии Пушкина» (М., «Советский писатель», 1987) писал: «Звенья сюжета героев можно осмыслить как своего рода «отступления» от сюжета автора, точнее – инобытие этого сюжета […] В главе [первой] как минимум, два времени: настоящее, когда пишется роман, и прошлое, которое в нем описывается. Отсюда очевидно, что двойственность отношения к герою в значительной мере является функцией изменившегося автора: автор в настоящем уже не совсем таков, как в прошлом…» То есть, еще десять лет тому B.C. Непомнящий описал то, чему фактически посвящена эта книга. И не вина этих авторов, обладающих колоссально развитым чувством подлинного стиля Пушкина и стоявших очень близко к разгадке, что окончательную черту им переступить так и не удалось.
И вот кто-то, трусливо скрываясь за псевдонимом, смеет свысока ошикивать работы, которым цены нет… Которые достойны восхищения и глубокого изучения. Смотрю, кто же в редколлегии «НЛО» – ага, пушкинист А. П. Чудаков, дилетантские работы которого не только публикуются, но даже цитируются (в статье М. О. Чудаковой – Булгаковский сборник Куйбышевского пединститута, 1992 г.). Который так объяснял противоречия в романе Пушкина: «Знаменитые превращения брюнеток в блондинок у Бальзака на протяжении одного романа связаны именно с этим»{74} … Который до сих пор борется с «пониманием героя в плане психологического эмпиризма» и привлекает к объяснению «пушкинской художественной системы» Общую теорию относительности Эйнштейна (слава Богу, что хоть не НЛО – неопознанные летающие объекты). Старая литературоведческая номенклатура – жив, курилка… Так что не будем гневно осуждать Катенина – и без него в пушкинистике демонам нет ни числа, ни конца.
Часть VI
Опасный сосед Ивана Петровича Белкина
Глава XXVII
«Побасенки» Пушкина или Белкина?
Обыгранные в «Евгении Онегине» биографические данные Катенина-землевладельца, освободившего своих крестьян от барщины, Пушкин вторично использовал при создании образа графомана И. П. Белкина, туповатого недоучки, возомнившего себя литератором и историком («История села Горюхина»). И, если подходить к оценке «Повестей Белкина» с учетом генезиса образа их «автора», то становятся понятными и объяснимыми многие ставящие в тупик комментаторов особенности этих повестей, создание которых, если исходить только из внешних признаков, является шагом назад в творчестве Пушкина.
Признаюсь, что приведенный выше абзац – это все, что было в этой книге на момент ее первой публикации через систему «Интернет». Душа не лежала к анализу «Повестей» из-за их видимой ущербности иного рода: представлялось, что после виртуозно исполненных образов рассказчика в «Евгении Онегине», «Борисе Годунове», «Полтаве», «Домике в Коломне» Пушкин в «Повестях Белкина» грубо подал совершенно неприкрытый образ рассказчика. Именно это было расценено как шаг назад в создании мениппей, и заниматься вскрытием этой структуры было просто неинтересно.
Жизнь показала, что отход от принятого постулата исследования (безусловная вера в непогрешимость Пушкина как художника) опасен. Ознакомление с двумя блестящими работами С. Г. Бочарова подсказало гипотезу, что в данном случае дело вовсе не в Белкине, а в чем-то более глубоко скрытом. Действительно, когда имеешь дело с любой мениппеей Пушкина, даже такой внешне примитивной, как «Повести Белкина», никаких выводов нельзя делать до тех пор, пока окончательно не выявлен метасюжет.
Исправляю свое упущение.
Не часто встречаются положительные высказывания исследователей относительно художественных достоинств «Повестей Белкина» с их избитыми, заимствованными у других авторов штампами. Фактически, их ущербность признается всеми, хотя прямо об этом говорить не принято (за исключением Белинского, который писал, что не признает их соответствующими ни таланту, ни имени Пушкина). Хотя, конечно, встречаются и исключения. Известный пушкинист Б. С. Мейлах писал недавно: «Повести объединены общей идеей – о целях человеческого существования, о человеческом достоинстве, о зависимости людских судеб от силы внешних обстоятельств и от способности преодолевать эти обстоятельства собственной волей»{75}. С другой стороны, Б. В. Томашевский вообще отрицал наличие в них какого-либо глубокого смысла: «Создавая «Повести Белкина», Пушкин, по-видимому, не ставил перед собой задач широкого обобщения, а просто стремился дать читателям ряд занимательных повестей»{76}.
Однако, как представляется, сами повести не дают достаточных оснований для таких заключений. В последнее время все больше исследователей склоняется к тому, что «Повести» носят пародийный характер, хотя аргументация таких утверждений носит такой же неубедительный характер, как и утверждения Б. С. Мейлаха.
С. Г. Бочаров, работы которого отличаются глубиной, в книге «О художественных мирах» изложил историю «белки-новедения», которая началась еще при жизни Пушкина: в 1835 году О. И. Сенковский за подписью «А. Белкин» опубликовал «Потерянную для света повесть», которая пародировала «отсутствие содержания» в «Повестях Белкина». По фабуле этой пародии, некто пытается дважды рассказать в обществе интересную историю, однако его
