Виктор посчитал своим долгом хоть издали увидеть Чернышевского в скорбный час его гражданской казни. Он вспоминал потом, как площадь была запружена толпой из пяти тысяч петербуржцев, «как бы удручённых одним горем». Полк ощетинившихся жандармских штыков. Палач переломил шпагу над головой «преступника». Вдруг «солнце ярко блеснуло и заиграло, а через головы солдат перелетел и прямо упал к ногам Чернышевского букет живых цветов. Он с улыбкой кивнул в ту сторону, откуда он прилетел. Войско выдвинулось ближе к эшафоту, а на него градом полетели со всех сторон букеты и венки. Чернышевский улыбался, а полицейские тщетно пытались ловить руки бросавших цветы, ибо публика оттесняла их»…
Важно то, что во время обер-полицмейстерской службы внимание Никитина привлекли словесники круга славянофилов – литератор и фольклорист Павел Якушкин (1822-1872) и историк, публицист Михаил Хмыров (1830-1872). И знакомство Виктора с ними произошло как раз в Канцелярии, куда сии мужи были вызваны для сурового выговора за ношение неподобающего «мужицкого» платья. То были красная рубашка, армяк, плисовые шаровары и сапоги с длинным голенищем. Рассказывали, что Якушкина видели в таком наряде на опере «Жизнь за царя» в Мариинском театре, и когда ему указали, что негоже на себя внимание публики обращать, тот резко парировал:
– Вольно же им ротозейничать! Я никого не прошу смотреть на меня. К тому же опера русская, а я, как изволите знать, тоже русский, потому сюда и пришёл.
Когда полицейские хотели обязать непокорных подпиской не носить такое платье, в этом же духе отозвался Хмыров:
– Такой подписки я не дам: это русское платье русским законом не запрещено носить русским людям.
При этом он заметил, что сам государь дозволил ему заниматься в своей библиотеке в таком вот виде.
Однако вскоре Виктор понял, что такая выставляемая напоказ русскость – вовсе не бравада, не дерзкий вызов существующему дресс-коду, а глубоко пережитое состояние души. Якушкин, обошедший под видом сумошника всю Россию и жадно записывавший народные песни, верил в честную, даровитую натуру великорусского племени. В Павле Якушкине Никитин видел такие замечательные свойства русского характера, как доброта, чистота, душевная прямота, удаль, весёлость и «благородное самоотвержение». И вспоминал о том, как Якушкин взял вину на себя и тем самым спас от тюрьмы одну экзальтированную девушку после того, как та бросила букет живых цветов к эшафоту во время гражданской казни Чернышевского. Ещё одна яркая сцена – из Петербурга выслали опального историка и философа Афанасия Щапова (1831-1876), и тогда сочувствовавший ему Якушкин явился к обер-полицмейстеру и громко объявил:
– Вот и я готов в какую угодно Палестину. Я, братцы, – заговорил он, обращаясь к жандармам, – человек весёлый, и вы со мной не соскучитесь, да и мне с вами весело будет.
Когда осведомились, где его поклажа, Якушкин показал на свой маленький узелок: его бессребреничество вошло в пословицу.
И Михаил Хмыров своим патриотизмом мог вполне поспорить с Якушкиным. Он был страстно увлечён историей России, древней и новой, и особенно известен трудами по генеалогии дворянства, а также биографиями русских писательниц. Штабс-капитан в отставке, человек непрактичный, доведённый к концу жизни буквально до нищеты, Хмыров все свои сбережения тратил на свою поистине уникальную библиотеку – из 12 тысяч изданий. Как отмечает Никитин, для того чтобы только обозреть все эти книги, потребен двухмесячный труд, причём… полутора десятка человек (ныне его библиотека хранится в Государственном историческом музее, Москва). Хмыров лелеял мечту создать универсальную «Энциклопедию Отчизноведения», а именно – подробный словарь того, что писалось о России, всевозможные сведения о её истории, географии, статистике, этнографии, торговле, промышленности и т. д. Может статься, он делился этими (увы! – не осуществлёнными) планами и с Виктором. Несомненно одно – эти два самобытных русских таланта «очень интересовали» Никитина и помогли в его литературном становлении…
В Канцелярии Министерства государственных имуществ Виктор служил под началом Александра Порецкого (1819-1879), «замечательно кроткого, доброго человека, честного труженика», к тому же видного литератора, прославившегося прелестным, положенным на музыку детским стихотворением «Пойманная птичка» (1864):
Порецкий был не только детским писателем, но и переводчиком (романов Ж. Санд, например), редактором популярного журнала «Воскресный досуг»; он писал художественную прозу, а также статьи по педагогике для журналов Фёдора и Михаила Достоевских «Эпоха» и «Время», вёл библиографический отдел в журнале «Гражданин». Он сказал Виктору:
– Мне приятно знать, что вы употребляете свой досуг на литературные занятия.
Но тут же не преминул дать Виктору важное наставление, требуя от него, русского литератора, художественной правды и народного языка.
– Советую вам писать более простым разговорным языком, периоды делать – короче, чтобы легче было читать, брать сюжеты также из знакомой вам среды, произведения ваши и явятся правдивыми, а это всего важнее: народ не любит вымыслов. Лучше всех удаётся писать народною речью Н. Успенскому, Левитову.
– Продолжайте, продолжайте писать, – горячо ободрил Порецкий Никитина, – в Вас есть способность и наблюдательность, а стиль выработается прилежанием и внимательностью.
