— Не хочу морфия, не хочу ничего. Не позволю. Вам, старому врачу, стыдно это делать, — с гневом сказала она, и глаза ее заблестели.
— Впрысните им, и что-нибудь покрепче. Если бы все врачи это поняли, их бы давно уже не было в России. От меня они ничего не узнают. Они не смеют: у них будут неприятности в Париже.
— Барышня, барышня, вы бы здесь подольше пожили, другое бы заговорили. Не противьтесь. Они сделают силой, — шептал врач, делая вид, что осматривает больную. — Все, что я могу — это вспрыснуть слабый раствор. Если у вас организм крепкий, он не подействует, но вы должны бредить, понимаете, притворяться и болтать всякую чепуху.
Доктор возвратился в 11 часов. Таня уже спала. Дуня мирно дремала в кресле.
Тускло горела маленькая лампочка в далеком углу комнаты. Было совсем тихо и в коридоре не слышно было ни голосов, ни шагов.
Таня сразу проснулась. Она увидела над собой доктора, поняла и вспомнила его инструкцию.
«Выдержу ли?» — мелькнуло у нее в голове.
— Что вам надо, я ни на что не жалуюсь. Оставьте меня. Я хочу спать, — почти закричала она, но не от испуга, а в расчете на то, что где-то там в коридоре кто-то услышит ее встревоженный голос.
Доктор держал шприц и руке.
— Меня беспокоит ваша рана на ноге, я считаю необходимым вспрыснуть вам сыворотку, — сказал он тоже как-то неестественно громко. Таня замолчала и покорно предоставила врачу произвести над собой то, что ему было приказано.
Минут через десять она начала чувствовать во всем теле какую-то все возрастающую легкость. Точно ее куда-то начало поднимать. Вот закружилась голова. Она закрыла глаза и увидала перед собой вертящееся колесо всех цветов радуги. Она открыла глаза. Доктор стоял над ней. Вдруг его фигура зашаталась и ей показалось, что наклонилась вправо.
Она вытянула здоровую руку из-под одеяла, чтобы его поддержать. Доктор быстро кольнул ее чем-то острым в палец. От боли она пришла в себя и вспомнила, что с ней делают.
«Мерзавцы, не поддамся», — чуть не сказала она и до боли закусила губу. Это ее опять отрезвило. Но через мгновение она почувствовала неудержимое желание говорить. Ей казалось, что молчание начинает душить ее, что если она сейчас же не произнесет какие-то слова, много слов, то она задохнется, умрет.
Они вырвались из нее целым потоком. Она чувствовала, как не надо думать, чтобы их произносить и как трудно было произносить именно те слова и слоги, которые хотелось. Но все же она не лишилась дара управления своей речью.
Как только из нее потекли первые слова, она услышала в коридоре шаги, которые уже знала, как зверь знает шаги своего главного врага.
— Здравствуйте, дорогие гости. Ждем вас давно. Все готово, — быстро говорила она, то открывая, то закрывая глаза и стараясь не обращать внимания на человека в черной куртке, который остановился у двери.
— Будем есть на золотых тарелках. А брильянт-то посередине стола положим, чтобы блестел. Ах, какие камни. Спрячь же их, Воронов, от Хилидзе, а ты, Хилидзе, спрячь их от Воронова. Подождите, все откроется и снова во дворце буду, недаром она была моя тезка. Ах, как хорошо я прокатилась. Паркер, смотрите, волк, волк, — почему-то это слово Тане было особенно легко произносить, и она не хотела с ним расставаться.
— Привяжи камень-то к волку, слышишь, Хилидзе. Приказываю тебе, и скачи, как Иван Царевич, прямо к президенту папуасской республики. Он волка-то испугается, а ты камень-то там в море брось. Пусть достает, не достанет. Ах, зачем же вы меня остановили? Как же я теперь полечу? Кто же мне мотор заведет? Держи, держи их…
Так бессвязно она болтала по крайней мере полчаса. Порой казалось, что слова действительно перестают ее слушаться. Но она вся поджималась, даже пальцы на ногах сжимала, вся напрягалась и не позволяла им течь бесконтрольно.
Наконец она почувствовала большую усталость и стала замолкать. Ужасно захотелось спать. Она закрывала глаза и мгновениями впадала в забытье. Но потом приходила в себя. Ей становилось страшно, что она забудется и начнет по-настоящему бредить.
Таня приоткрыла глаза и увидала, что в комнате, кроме Дуни никого не было. Ее сиделка-сторож сидела на плетеном кресле и внимательно наблюдала за ней. Она опять закрыла глаза. Борьба со сном явилась самым мучительным усилием в эту ночь. Пока не начало светать, она не заснула.
Таня проснулась с сильной головной болью. Все тело ломило, и было ощущение полной прострации и огромной усталости. Она лежала не двигаясь, почти не разговаривая с Хатимой, хлопотавшей около нее.
Когда зашел доктор и наклонился над ней, то она почти беззвучно произнесла — «спасибо» — и громко сказала: — Дайте мне какой-нибудь возбудитель. Я совсем больна.
Лекарство подействовало и днем ее мысль опять усердно заработала.
«Камня у них нет. Но где же он? Не мог же Хилидзе его похитить? Он казался таким преданным. Но может быть, она ошиблась. В этой стране все возможно. Нет, нет, нет, он не мог взять. Но кто же тогда? Кто? Во всяком случае, этим обстоятельством надо воспользоваться. Надо здесь задержаться. Главное, чтобы не увезли в Москву. Может быть, свои что-нибудь сделают. Только бы Паркер не вмешался. Только бы он поскорее уехал в Европу».
