представления о свободном рынке обращались в пепел одно за другим.
Бывший глава Федеральной резервной системы США Алан Гринспен, когда-то прозванный пророком и маэстро, был ошеломлен. «Не только отдельные финансовые учреждения стали более устойчивы к потрясениям, порождаемым фундаментальными факторами риска, — уверенно заявлял он в 2004 г., — но и вся финансовая система в целом стала более крепкой»[388]. В 2006-м, когда Гринспен уволился, все полагали, что он будет увековечен в Зале славы финансистов.
На заседании комитета палаты представителей двумя годами позже обанкротившийся банкир признал, что он «потрясен и не может поверить в произошедшее». Вера Гринспена в капитализм испытала серьезный удар. «Я обнаружил изъян. Я не знаю, насколько он существенен и стоек. Но меня очень расстроил этот факт»[389]. Отвечая на вопрос, не связаны ли его ошибки с его собственными идеями, Гринспен ответил: «Именно по этой причине я и шокирован, ведь 40 лет все говорило мне о том, что система работает исключительно хорошо».
21 декабря 1954 г. учит нас, что центром всего является момент кризиса. Часы бьют полночь, что будет дальше? Кризис позволяет открыться новым идеям, но и укрепляет старые убеждения.
Что же случилось после 15 сентября 2008-го? Движение Occupy ненадолго оживило людей, но вскоре схлынуло. Тем временем политические партии левого толка проиграли выборы почти во всех странах Европы. Греция и Италия более или менее отказались от демократии и провели реформы в духе неолиберализма, потакая кредиторам, сокращая аппарат правительства и повышая гибкость рынка труда. В Северной Европе правительства тоже провозгласили новую эру аскетизма.
А Алан Гринспен? Несколько лет спустя экс-главу Федерального резерва спросили, были ли ошибки в его идеях, и тот решительно ответил: «Не было. Думаю, альтернативы нет»[390].
Вернемся к сегодняшнему дню: фундаментальную реформу банковского сектора еще предстоит провести. На Уолл-стрит банкиры получают самые большие бонусы со времен краха[391]. Банковские резервы мизерны как никогда прежде. Йорис Лейендейк, журналист Guardian, два года изучавший изнанку лондонского финансового сектора, в 2013 г. так подытожил свой опыт: «Будто стоишь в Чернобыле и видишь, что они перезапустили реактор, не сменив прежнего руководства»[392].
Остается только гадать: был ли когнитивный диссонанс 2008 г. достаточно мощным? Или чересчур мощным? Или мы слишком многое вложили в наши старые убеждения? Или альтернативы попросту нет?
Последняя возможность беспокоит больше всего.
Слово «кризис» происходит из древнегреческого языка и буквально означает «разделять», «просеивать». Таким образом, кризис — это момент истины, в который осуществляется фундаментальный выбор. Но кажется, что в 2008 г. мы не могли сделать такой выбор. Внезапно обнаружив себя перед лицом обрушения всего банковского сектора, мы были лишены настоящих альтернатив; мы могли лишь и дальше сползать по тому же пути.
Тогда, наверное, «кризис» — не самое подходящее слово для нынешнего нашего положения? Мы, скорее, в коме. Это тоже древнегреческое слово. Оно означает «глубокий сон без сновидений».
Все это глубоко иронично, если вдуматься.
Хотя бы два человека уж точно посвятили жизнь построению воздушных замков, сохраняя противоестественную уверенность в том, что однажды их правота будет доказана. Речь об основателях неолиберализма. Я восхищаюсь ими обоими — сомнительным философом Фридрихом Хайеком и публичным интеллектуалом Милтоном Фридменом.
Сегодня «неолиберал» — ругательство, которое применяют ко всякому, кто не согласен с левыми. Однако Хайек и Фридмен были амбициозными неолибералами, которые полагали своим долгом изобрести либерализм заново[393]. «Нужно внести в работу созидания свободного общества дух интеллектуального приключения, — писал Хайек. — Нам нужна либеральная утопия» [394].
Даже если вы убеждены в том, что они злодеи, сделавшие жадность модной, и что их следует винить в финансовом кризисе, серьезно осложнившем жизнь миллионов людей, — вы все равно можете многому научиться у Фридриха Хайека и Милтона Фридмена.
Один родился в Вене, другой — в Нью-Йорке. Оба крепко верили во власть идей. Долгие годы оба относились к незначительному меньшинству, почти секте, существовавшей вне кокона господствующей мысли. Вместе они разорвали этот кокон, перевернув мир так, что диктаторы и миллиардеры могут только им позавидовать. Хайек и Фридмен задались целью уничтожить дело жизни своего общего врага, британского экономиста Джона Мейнарда Кейнса. По-видимому, единственное, что у них было общего с Кейнсом, — вера в то, что идеи экономистов и философов сильнее законных интересов ведущих бизнесменов и политиков.
Наш рассказ начинается 1 апреля 1947 г. Еще не минуло и года со смерти Кейнса, когда 40 философов, историков и экономистов собрались в маленькой деревне Мон — Пелерин в Швейцарии. Кто-то из них добирался сюда неделями и пересек ради этого океан. В последующие годы они станут известны как Общество Мон-Пелерин.
Все 40 мыслителей, собравшихся в этой швейцарской деревне, говорили откровенно, и вместе они составили силы капиталистического сопротивления
