Христос и карма. Возможен ли компромисс?

итоге он не выполнит необходимые сорок намазов. Ему придется начать все с самого начала, и поторопиться, потому что нужно успеть вернуться в Мекку не позднее 8 мухаррама»[34]. Вы заметили, что здесь сорок мусульманских намазов образуют такую же точно систему, что и тридцать католических молитв?

Добавим еще, что сама необходимость подсчета часто стесняет молитву и отвлекает от самой ее сути, от внутреннего расположения, переводя внимание с духовного и первичного на материальное и вторичное. Я помню, что, когда мне поручили проводить молитву по четкам, я часто не мог сообразить: двенадцать или тринадцать раз я прочитал положенную дюжину богородичных молитв. Оказалось, что я не могу считать и полноценно молиться в одно и то же время. Причем даже четки мне тут совсем не помогали. Я забывал их перебирать. Но вернемся к Мекке.

Чуть дальше мы находим то же замечание: одна молитва в определенном месте стоит тысячи молитв, прочитанных в другом. Так же, как ритуальная или добавочная молитва, совершенная в Иерусалиме, приравнивается в семистам, прочитанным в другом месте[35]. Все это странным образом напоминает нам механизм индульгенции в Католической церкви, когда та же самая молитва окажется гораздо эффективнее, если ее прочитать в главной базилике…

Для нашего крестьянина, как он сам признается, все закончилось очень хорошо: «Я был глубоко удовлетворен тем, что совершил без ошибок и помарок все четыре фундаментальных столпа»[36] паломничества (речь идет о ритуалах и основных молитвах паломничества). О формализме подобных практик весьма красноречиво говорит упоминание об ошибках и помарках, даже если в целом такое паломничество оставит у верующего глубокое впечатление на всю оставшуюся жизнь. Видно, что эта практика нацелена на то, чтобы сочетать тело с обращением души. Это превосходно. Но мысль о том, что малейшая, даже невольная ошибка может свести такое обращение на нет, а значит, лишить человека той благодати, которая должна была на него излиться в итоге, это уже типично магическая идея. Такая идея имплицитно приписывает позитивную результативность правильно совершенному ритуалу, и именно тому факту, что он правильно совершен. Каждый раз, когда эффективность ритуала зависит от совершенства его формального исполнения, а не только от внутренней установки совершающего его человека, мы приписываем, хотя бы частично, наше спасение феномену, внешнему по отношению к нашему духу.

А ведь с паломничеством в Мекку, помимо богословских размышлений и мистического опыта, мы оказываемся в самом сердце практики Ислама. Конечно, никто из великих исламских мистиков не узнает себя в подобных практиках; также как и наши христианские мистики далеко не всегда узнают себя в некоторых линиях богословия или в народных верованиях. Но речь здесь идет отнюдь не об оценке одной религии в ущерб другой, а лишь о той опасности, которую мы встречаем повсеместно.

«Все предписано!»

Но и еще более серьезную тенденцию можно встретить в исламе, также как и в христианстве. Когда мы представляем, что наше спасение зависит скорее от материального исполнения ритуала, чем от внутренней установки, это уже извращает наши отношения с Богом. Но, тем не менее, при этом наше спасение здесь все же хоть чуть-чуть зависит и от нашей доброй воли. Ведь нужно, по меньшей мере, добровольно решить исполнить этот столь необходимый ритуал. Но есть в исламе и еще одна тенденция: считать, что все уже решено, заранее и навсегда, самим Богом, и мы тут уже ничего не можем изменить. Это знаменитое: «Все предписано!» Существует знаменитое высказывание, и в самом деле, очень красивое. Его приписывают самому пророку Магомету: «Перья подняты, и чернила высохли!» Больше ничего нельзя ни добавить, ни исправить[37].

Отсюда нота безнадежности, звучащая в стихах великого поэта и астронома Омара Хайяма, в его знаменитых Рубаях:

Все, что будет, и зло, и добро – пополам –
Предписал нам заранее вечный калам.
Каждый шаг предначертан в небесных скрижалях.
Нету смысла страдать и печалиться нам.[38]

Или еще:

И того, кто умен, и того, кто красив,
Небо в землю упрячет, под корень скосив.
Горе нам! Мы истлеем без пользы, без цели.
Станем бывшими мы, бытия не вкусив.

Эта нота горечи звучит особенно остро еще и потому, что мотив предопределенности здесь дан лишь в его негативном аспекте. Но в действительности, когда автор пытается говорить, что у такой предопределенности есть и положительные моменты, эта горечь становится лишь еще острее:

Ты сегодня не властен над завтрашним днем,
Твои замыслы завтра развеются сном!
Ты сегодня живи, если ты не безумен.
Ты – не вечен, как все в этом мире земном[39].

Великий мистик и созерцательно Абд аль-Кадир тоже придерживается этого учения, усвоенного «традицией Пророка» (Сунной) и широко распространенного в Исламе вообще, а не только в официальных «суннитских» общинах. Но ему была известна и совсем другая традиция, традиция мутазилитов, верящих, что Бог хочет только блага, а зло коренится лишь в человеческой воле. Но при этом он считает, что Бог «желает своим служителям как блага, так и зла». Это можно понять и в предельном смысле: как спасения, так и проклятия. «Тварные существа представляют собой не что иное, как вместилище действий, слов и намерений, которые Бог творит в нас и над которыми они не властны». Простите мне мою настойчивость, но здесь нет опечатки, вы прочли все верно: именно Бог сотворил наши поступки, слова и даже намерения, и мы ничего не можем с этим поделать. Такой процесс очень похож на то, что описано у блаженного Августина или св. Фомы Аквинского: мы существуем лишь затем, чтобы явить собой различные аспекты Бога, и одни призваны явить Его Милосердие, а другие – Его Справедливость. В итоге «одни обречены на муку, а другие – на блаженство ‹…› потому что тварные существа являются тем местом, где явлены Его Имена, и среди этих Имен есть Красота и Милосердие, и это участь избранных ‹…›, а другие Имена