берется за эту морщинистую и дряблую стариковскую задницу, запускает туда всю пятерню и начинает такие сильные толчки, что кровать трещит. Наш же молодец ничего другого не делает, а только дергается в такт движениям руки, кричит, что он уже в экстазе, что никогда прежде не испытывал столь сильного наслаждения. И то сказать, сестрица моя расстаралась так, что вся оказалась в мыле. Но, однако, какие это все были пустяки и какое бедное воображение!
А вот тот, кого мне представили немного позднее, хотя и не добавил никаких деталей, по крайней мере, показался большим сластолюбцем и его прихоти были более ярко окрашены в цвета либертинажа. Это был сорокапятилетний низкорослый, коренастый, этакий румяный весельчак. Не имея ни малейшего представления о его склонностях, я первым делом заголилась перед ним до пупа. Он скорчил кислую физиономию. «Нет, нет, милашка! К чертовой матери твою дыру!» Даже у собаки, которой показывают палку, не бывает более вытянутой морды. И он опускает мои юбки с еще большей поспешностью, чем я их поднимала. «Эти потаскушки, – продолжал он с раздражением, – так и норовят выставить перед вами свой передок. Теперь по твоей милости я сегодня вечером так и не смогу спустить, как вспомню твою чертову дырищу». С этими словами он повернул меня к себе спиной, задрал одну за другой мои юбки, и так и повел меня к кровати, любуясь игрой моих ягодиц. Положив меня ничком на кровать, он внимательно разглядывал мой зад, прикрыв рукой мое переднее отверстие, его он боялся как огня. Наконец, предварив, чтобы я прятала как могу эту мерзость (пользуясь его выражением), он долго и с явным наслаждением щупал обеими руками мой зад, раздвигал и сдвигал ягодицы, припадал губами и раз или два лизнул самое отверстие. Более основательных прикосновений пока еще не было, но вскоре дело двинулось к развязке. «Ложись-ка на пол, – сказал он, сбросив вниз несколько подушек. – Туда, вот так, да. Раздвинь ноги пошире, еще… вот так. Подними немного зад, чтобы дырочка открылась как можно больше. Отлично», – прибавил он, довольный моим послушанием.
И вот, взяв табурет, он поставил его между моих ног и уселся сам таким маневром, что член его, который наконец он извлек из штанов и встряхивал, оказался, так сказать, на высоте дыры, которой он поклонялся. Теперь его движения ускорились. Одной рукой он дрочил, другой раздвигал мои ягодицы, и похвалы вперемежку с проклятиями составляли его словесные излияния. «Ах, черт побери, какой прелестный зад, – восклицал он, – как я залью сейчас эту восхитительную дырку!» И он сдержал слово. Я почувствовала себя совершенно мокрой. Развратник казался изнемогшим от своего восторга. Воистину, почести, оказываемые храму заднему, куда более пылки, чем те, что воздаются переднему. Он удалился, пообещав наведываться еще не раз – так его прельстила моя готовность к исполнению его причуд. И в самом деле, он появился уже назавтра, но непостоянство натуры заставило его заняться моей сестрой. Я не преминула подглядеть за ними: приемы его были все те же, и моя сестра подчинялась им так же покорно.
Тут Дюрсе прервал рассказчицу:
– А у нее была красивая задница, у твоей сестры?
– Один-единственный штрих даст вам представление об этом, монсеньор, – отвечала Дюкло. – Знаменитый художник, получив заказ на изображение Венеры с великолепными ягодицами, через год пригласил ее моделью после того, как напрасно обошел всех парижских сводниц в поисках подходящего.
– Ну что ж, раз ей было пятнадцать лет, а среди наших девочек есть ее сверстницы, сравни-ка ее зад с теми, что имеются в нашем распоряжении, – продолжал Дюрсе.
Дюкло, взглянув на Зельмиру, сказала, что здесь нет никого, кто не только задом, но и лицом мог походить на ее сестру.
– Ну-ка, Зельмира, – сказал финансист, – подойди и покажи мне свои половинки.
Зельмира относилась как раз к его квадрилье. Прелестная девочка подходит, трепеща от страха. Ее кладут ничком у подножия дивана, подкладывают подушки, зад приподнимается, маленькое отверстие у всех на виду. Распалившийся распутник целует и щупает то, что перед ним представлено. Он приказывает, чтобы Юлия возбуждала его. Приказание исполняется. Его руки блуждают повсюду, похоть опьяняет его, маленький инструмент с помощью Юлии на мгновение крепнет, распутник изрыгает проклятья, сперма бежит потоком, и в эту минуту звонят к ужину.
Описать изобилие одного ужина – значит описать их все. Но поскольку всеми была уже испытана сладость извержения и надо было восстановить силы, на этот раз пито было особенно изрядно. Зельмира, получившая прозвище сестрицы Дюкло, оказалась героиней оргии, и каждый стремился расцеловать ее зад. Епископ даже излился туда, трое же остальных удовлетворились лишь новым восстановлением плоти, и компания отправилась почивать в том же порядке, что и накануне, то есть каждый с той женщиной, что была с ним на диване, да в придачу четверо прочищал, пребывавших после обеда в резерве.
День третий
Герцог был на ногах к девяти утра. Именно с него начиналось участие в уроках, которые Дюкло должна была давать девочкам. Герцог устроился в кресле и целый час проверял на себе различные прикосновения, мастурбирование, виды надругательств над девочками, позы каждой из них, ведомой и направляемой их наставницей. Можно легко представить, до какой степени разожгла его эта церемония. С большим трудом удалось ему удержаться, чтобы
