Единственный раз, когда наша мать унизилась до того, чтобы по-настоящему умолять людей, был тогда, когда нас взяли в оборот первые настоящие бандиты подулья, которых я видел. Мы оба тогда поклялись, что с нами такого больше никогда не случится, и стали углубляться в подулей. Я все лучше умел управляться с инструментами отца. Мне не хватало самоуверенности, чтобы присоединиться к банде, да и происхождением я не вышел, но невелика была потеря. Новички в бандах — пучок пятачок, подулей пожирает их каждый день, но у него есть что получше для молодого человека, который понимает в электричестве и проводах, и руки у него растут откуда надо. Через некоторое время Танни достаточно повзрослела, чтобы начать ходить в одиночку, ставить ловушки на крыс и туннельных собак, как мы когда-то делали в ходах вокруг старого жилья. Она сама научилась выделывать и продавать шкуры, наловчилась пользоваться ножом и стрелять из маленького стаббера, который я ей достал.
Еще она научилась делать алкоголь. Где бы в подулье ты ни оказался, тот, кто знает, как управляться с самогонным аппаратом, всегда будет иметь свои несколько кредов. Это оказалось очень полезным умением, когда дорожная жизнь стала брать с нашей матери больше, чем она могла отдать. Мы осели в маленьком поселении, состоящем из пещер в стенах и потолке над дорожной трубой, идущей от Приюта Бродяг до Погорелья. Движение по ней было довольно плотное. Танни подавала пойло бандитам и торговцам, а я тем временем возился с их сломанным снаряжением в своем закоулке над лестницей в стене дорожной трубы.
Если бы я знал, что с ней случилось, мне было бы куда легче. Она высунула голову над лестницей, чтобы посмотреть, не закончил ли я обрабатывать новые трубы, которые нужны были ее боссу для самогонного аппарата, и показала мне язык, когда я сказал «нет». Она помахала мне через плечо, когда спрыгнула с лестницы, и прошла под спутанным гнездом проводов с лампочками к туннелю, прорубленному в стене трубы, который вел обратно в питейную. Я знаю, что через несколько минут после этого она подавала полбутылки «Второго лучшего» парочке стрелков из стоков, которые проходили мимо в поисках работы. Она им приглянулась, так они сказали, и позже они пытались помочь мне ее отыскать.
Но они ничего не нашли, и я тоже, и люди, которые шли мимо по дороге, ничего не знали, и я даже заплатил одному крысокожему деньгами и алкоголем, который сварила Танни, а он только сказал, что ни в одном из лагерей местных племен ее не видели. Она шла по дорожной трубе, спиной ко мне, помахивая рукой над плечом, и на этом все заканчивается. Это воспоминание. Ей было шестнадцать.
Мать умерла через год. Усталость, которая прервала наши путешествия, оказалась белым удушьем, подхваченным из какого-то гнилого, полного спор места на нижних тропах, и незнание о том, что случилось с Танни, давило на нее так же, как на меня. В подулье привязанность к людям никогда не бывает выгодна, но иногда ты просто не можешь без этого. Мы с ней остались на этом маленьком дерьмовом перевалочном пункте, и когда удушье наконец забрало ее, я сжег ее и через неделю двинулся в путь. По крайней мере, я знал, что с ней случилось. Я был рядом до конца, подносил чашку с водой к ее губам. Я вынес ее из нашего жилища.
А потом я ушел прочь.
— Девиз всей жизни, — пробормотал я и захихикал над своей неразборчивой речью. Единственный способ жизни в подулье. Живи налегке. Всегда будь готов уйти прочь. Я повернулся и ушел прочь от Сафины. Она же сказала, что я могу так сделать, верно? Поэтому я не был обязан оставаться. Я мог уйти. И так и сделал. Как ушел от Эннинга. Жаль, что они не впустили его, но я ничего не мог сделать. Я еще раз набрал полный рот «Змеи» и проглотил. Все, что я мог, это уйти. Не моя проблема. Надо уходить прочь.
Мои руки дрожали, но я все-таки смог счистить с себя тряпкой остатки тепловатой грязи, выпрямился, насколько смог, и застонал. Я был не настолько чист, как хотелось, но сделал, что смог. Я неловко добрел обратно до тюфяка и повалился на него.
Ха. Хороший выбор слов. Хармосу, желающему, чтоб я шпионил и доносил: ну, я сделал, что смог. Нардо, лежащему где-то поломанным и ждущему, когда я принесу ему воду: ну, я сделал, что смог. Сафине, стоящей на своей повозке у ворот Перехламка, оставшейся со Стальноголовыми: я сделал, что смог. Правда ли это? Не знаю. Это такая вещь, которую мне нравилось повторять. Я сделал все, что смог. Я просто делаю свое дело. Больше, чем стоит вкладываться. Я просто фонарщик, вот и все.
Танни, исчезнувшей и пропавшей навсегда где-то в нижнем улье. Я сделал все, что смог, а потом повернулся и ушел прочь. Нельзя меня за это винить. Кроме как во снах.
— Сестренка, — сказал я, поднял бутылку и сделал еще один маленький глоток. Это слово мне всегда удавалось произнести четко, неважно, насколько пьян я был.
На этот раз сны мне не снились.
Сначала был смутный период, когда я различил лязг и скрежет металла, но шум сам по себе меня не разбудил. Чтобы этого добиться, он объединился с внезапными приступами тошноты и голода, которые нахлынули на меня, как только я открыл глаза.
Неоднократные побои, усталость, и добрая крепкая порция «Дикой змеи» поверх, пожалуй, как минимум двух светофаз без еды. Из-за шума и колик я вдруг ясно осознал, что какой-то злобный ублюдочный дух улья наказывает меня, наматывая себе на пальцы мои кишки. Я зажал водный паек Нардо, подсказала мне вспышка полусонной паранойи, так что вот немножко призрачного правосудия.
Так со мной бывает, когда я приму слишком много на грудь или чересчур наслушаюсь сказок крысокожих за один присест. После того, как я переполз в другую комнату и отплевался в сточную канаву желтой желчью, ощущение слегка спало. Я отхлебнул немного из одной посудины (видишь, Кэсс? Не так-то
