Узник сцепил скованные руки, будто в мольбе.
— Я знал, что, получив подкрепления, сокрушу бе’гел в течение одного сезона, поэтому запросил новый охотничий кадр, — костяшки чужака затрещали от напряжения. — Империя прислала ассасина.
— Они пытались убить тебя? — опешил дознаватель.
— Они пытались убить мой
— А затем Империя вернулась и выиграла без тебя, — предположил Ганиил, начиная понимать. — Тебя обманули?
— Меня
— А ты планировал это?
— Нет, — в голосе узника прозвучала неподдельная боль. — Я верил в аунов.
«Вот суть его истории, — почувствовал Мордайн, ощутив неожиданный азарт. — Я покончу со спекуляциями и теориями. Империум узнает истину об этом отступнике из моих уст…»
— Но, несомненно, эфирные —
— Они превратили меня в наделенного властью раба, — прошипел чужак, — в сговорчивого номинального вождя, чтобы ослепить и связать касту огня дешевой славой!
— Но ты был главнокомандующим военной машины тау.
— Моя власть заканчивалась там, где начиналась воля аунов! Я был марионеточным спасителем, каста воды въедливо изучала и фильтровала каждое мое слово и жест; мое прошлое было переписано, мое будущее решалось в комитетах!
Лицо заключенного исказилось, превратившись в абстракцию ярости.
— Но мне ещё повезло, гуэ’ла. Они заперли разум моего умирающего наставника в машину, они бросили мою теневую сестру и брата в стазис, чтобы навеки сохранить их умения для Высшего Блага, — он опустил голову, словно утомленный — или пристыженный — собственной вспышкой. — Все они повиновались без пререканий, даже Шасерра, самая неистовая из нас.
«Империум на протяжении тысячелетий требовал подобной жертвенности от своих слуг, — задумался Ганиил, — но этот ксенос-мясник взбешен такими действиями. Это делает его наивным или величественным?»
— Что стало поворотной точкой? — надавил дознаватель. — Какое событие отвратило тебя от Империи?
— Тау не так легко забывают о верности, — тихо ответил чужак. — Не было никаких «поворотных точек», только трещины, что множились и расширялись, пока не осталось ничего, кроме пустоты. Я принял судьбу товарищей, как принял собственную, но в моем сердце возникли
Ксенос смотрел Мордайну прямо в глаза, тревожно проницательным взглядом.
— А из правильных вопросов рождается убийственная, неопровержимая истина.
«
Ганиил воззрился на узника. Его слова стали отголоском шепчущего хора падальщиков, что рыскали в воспоминаниях дознавателя.
— Истина предает, не так ли, Ганиил Мордайн? — произнес о’Шова.
«Да», — согласился беглец, не зная, почему.
— Пора, — объявил Калавера.
Мордайн выполз из койки и позавтракал жидкой размазней, приготовленной надзирателем, зная, что всё равно не насытится.
— Наши припасы погибли вместе с гвардейцами, — объяснил как-то раз космодесантник. — Ничего другого тебе предложить не могу.
Ганиил знал, что это ложь. Очередная манипуляция. Ублюдок хотел, чтобы он оставался полуголодным и управляемым, но достаточно крепким для продолжения игры.
«Но какие у неё правила? Как определяется победа и поражение?»
— Я верю, что это он, — равнодушно сказал дознаватель. — Верю, что это о’Шова.
— Из уверенности приходит ясность, а ясность рождает цель, — просветил его Калавера.
«Может, это и так, — нехотя согласился Мордайн. Пандемониум шепотков, поучающих Ганиила, определенно притих. Нет… нет, это было не совсем