мне себя со всем имуществом. Я человек с дарованием. Посредством твоего достатка и моей способности выскочу в заседатели земского суда. Ты будешь хозяйничать, а я на следствиях стану приобретать. А! Каково? Будет нам, останется и деточкам. Оставь этого разбойника. Я его упрячу в Сибирь, а мы с тобой останемся в спокойствии и во всяком удовольствии. На всю ночь отправлю его в город, а завтра пришлю сватов, и ты выдашь им рушники…»
Но нашла коса на камень. Не такова наша козырь-девка, чтоб податься на эти посулы. «А чтоб ты не дождал и с твоим скверным писарским родом! – так прикрикнула на него Ивга. – Можно ли, чтобы я оставила моего Левка, кого покойная мать велела мне уважать; оставила и променяла на тебя, пьявку мирскую! Сошлете его в Сибирь – я поеду за ним. Да не у вас правда. Я дойду и до города и к судящим доступлю; всем расскажу, что Левко не таковский, это, может, на него наслано через колдовство. А ты выкинь из головы помыслы на счет мой: уйдут твои сваты от приема моего…» Разъяренный писарь скрипя зубами сел писать, да так, чтобы вернее спровадить несчастного юношу в Сибирь.
– Как же там голова с понятыми производит следствие? Известно, как видели и у земских, – саркастически спрашивает Квитка, досконально осведомленный о сложившихся нормах и нравах, и язвительность его рассказа нарастает с каждой фразой, с каждой новой деталью. «Первоначально сели за стол, а Макуха то и дело представляет доказательства; то полыньковой, а потом дошло и до настоенной на калгане, что Ивга было припасла для проезжающих полупанков. Выцедили штофики до дна, беседуя то о сенокосе, то об урожае, а о деле еще никто и не заикнулся. <…> Еще не поели совсем всего наготовленного, и уже начали деревянными спичками шпигать вареники, и, обмакивая в растопленное масло и приготовленную сметану, есть, поспешая, чтобы свободнее приняться за терновку, которой полный штоф Макуха поставил на стол…»
Нет нужды продолжать этот перечень. Напомним лишь его завершение. «Пан голова еще смог дойти до своей хаты, потому что она была близко и он был мужик крепкий, а прочие судящие зашли не знать куда, и уже утром подняли их лежавших всю ночь на улицах. Знатно учинили следствие».
Обновляется состав действующих лиц, но действие остается прежним. Никто не интересуется существом дела и судьбой несчастного Левка, и все следуют затверженному правилу: каждого начальника нужно получше угостить и одарить в соответствии с его вкусами. Становится известно, что приезжает «сам пан исправник». Что нужно делать? Понятно что. «Бросились собирать у хозяев кур, яйца, послали в город накупить и
Поведение исправника сразу подтверждает, что подготовка к встрече с ним велась в правильном направлении. Войдя в хату и помолившись Богу, он «закричал: „Есть ли что обедать?“ – „Есть, ваше благо… тее-то… ваше высокоблагородие, – отвечал писарь с унизительной покорностью. – Но не соизволите ли прежде всего следствие…“ – „Пошел вон, дурак!“ – закричал на него его высокоблагородие, затопал ногами и следствие, которое писарь подносил, соизволил швырнуть ему в рожу: „Что ты меня моришь делом? Я и без того измучился. Сними с вора допрос и подай мне после, а я теперь хочу обедать“».
И в дальнейшем любое действие начальника обозначается не иначе как глаголом «соизволил». Сначала «соизволил обедать знатно», потом «соизволил, стуча крепко ногами, выругать еще его, что мешает ему лечь отдохнуть после обеда <…> После отличного мирского обеда пан исправник „опочивал“, потому что много трудился с курятиною и яичницею».
Между тем коварный писарь, не оставивший намерения окончательно погубить Левка, собирает людей и выспрашивает у них, «есть ли за Левком, приемышом Макухи, какие качества?» Малограмотные мужики, считающие, что «качества» – это непременно пороки, единодушно отвечают: «Есть ли у него качества? Гм, гм! Пускай Бог сохранит! Нет за ним ничего. Я дам присягу и должен сказать по правде, что он дитя доброе, хлопец смирный, работящий…» – «„Все, все в одно слово говорим, как присягали…“ – зашумела громада».
Писаря нисколько не смущает, что он получил совсем не те показания, которых добивался, и он «начал писать по своей воле, что
Ивга не оставляет попыток спасти своего возлюбленного, ищет для этого любые возможности, «бьется, сердечная, как щука об лед», и получает совет пойти «к самому судье»: «говорят, что в нем вся сила, он над всеми наистарший. И знаешь ли что, Ивга! Понеси ему что-нибудь. Все-таки учтивее.
– Что же я понесу ему, когда у меня нет ничего?
– Бубликов связки две. Он у нас не разборчив: я когда-то отнесла ему по делу пяток печеных яиц, не поцеремонился, спасибо ему, взял и дело сделал.
Купила Ивга две связки бубликов и пошла с ними к судье. <…> Лишь только судья увидел бублики, так и бросился на них и начал жрать». Тщетно пытается несчастная женщина узнать у него что-нибудь о своем деле. В ответ она слышит только одно: «Вот бублики, так-так! – облизываясь и чавкая, говорил судья. – О твоем деле? И, что я люблю, маку много… О деле? И масла много… Вкусны, очень вкусны!.. О твоем деле? Да поджарены!.. Я еще твого дела не знаю, приди завтра, я завтра скажу тебе. – И с сим словом, кончивши бублики, вышел из хаты, все прихваливая: – Вот бублики! Будь я бестия, если и дома ел такие!»
