горькую сладость проститься с ним в четверг; он сам этого пожелал. Ты можешь вообразить мои чувства в эту минуту, особливо, когда узнаешь, что Арендт с первой минуты сказал, что никакой надежды нет!
Он протянул мне руку, я ее пожала, и он мне также, а потом махнул, чтобы я вышла. Я, уходя, осенила его издали крестом, он опять мне протянул руку и сказал тихо: перекрестите еще; тогда я опять, пожавши еще раз его руку, уже его перекрестила, прикладывая пальцы на лоб, и приложила руку к щеке, он ее тихонько поцеловал и опять махнул. Он был бледен, как полотно, но очень хорош; спокойствие выражалось на его прекрасном лице…».
Это изумительное письмо Е. А. Карамзиной было найдено в 1955 году в Нижнем Тагиле. Его нашла в старинном альбоме, среди старых книг, бухгалтер нижнетагильского рудоуправления О. Ф. Полякова, разбирая небольшую библиотеку своего умершего восьмидесятичетырехлетнего дяди, маркшейдера П. П. Шамарина, служившего еще на уральских заводах Демидовых. Местный краевед Н. С. Боташев сообщил о находке в Москву.
В потертом сафьяновом альбоме с золотым тиснением и потрепанным корешком оказались аккуратно подклеенными сто тридцать четыре письма на трехстах сорока страницах – переписка семьи Карамзиных, относящаяся к 1830–1840 годам. Письма написаны были на тонкой, пожелтевшей от времени бумаге, уже выцветшими чернилами, почти все на французском языке.
Авторы найденных писем – вдова Карамзина Екатерина Андреевна, ее сын Александр и дочь, Софья Николаевна, дружившая с Жуковским, Пушкиным, Лермонтовым и другими замечательными людьми той эпохи. Письма эти писались в разные города Европы находившемуся там на излечении Андрею Карамзину, который позже женился на вдове рано умершего миллионера Демидова, известной красавице Авроре, урожденной Шернваль. С ней он дважды приезжал в Нижний Тагил, в 1854 году уехал добровольцем в армию, был убит, и письма остались в Нижнем Тагиле.
Такова история этой необычайной «тагильской» находки. Карамзины знали во всех подробностях семейную историю Пушкиных, у них бывали Пушкин и Дантес, их посещали все друзья поэта. Письма охватывают наиболее острый период тяжкой жизненной драмы Пушкина – с 27 мая 1836 года по 30 июля 1837 года. Писались они под свежим впечатлением событий, для печати не предназначались, кровавого исхода никто не предвидел, письма правдивы и искренни, и в этом их исключительная ценность. Они еще раз подтверждают, что убийство поэта было подготовлено петербургскими придворными кругами и что во главе этого заговора стоял сам Николай I.
29 января 1837 года
Набережная Мойки и все прилегающие к ней улицы вплоть до Дворцовой площади были заполнены толпами народа. По словам современников, такого скопления людей на улицах Петербурга не было с 14 декабря 1825 года – дня восстания декабристов. Чтобы поддерживать на улицах порядок, пришлось вызвать, воинский наряд.
В передней какой-то старичок сказал с простодушным удивлением:
– Господи боже мой! Я помню, как умирал фельдмаршал, а этого не было!
«Литературный талант есть власть», – писал поэт Языков, и это особенно внушительно выразилось в дни болезни и смерти Пушкина…
В столовой толпилось много людей. Парадную дверь закрыли, и все входили и выходили через маленькую дверь швейцарской, на которой углем было написано: «Пушкин». На этой же двери Жуковский вывешивал бюллетени о ходе болезни.
12 часов дня. Около двенадцати часов дня Пушкин попросил зеркало, посмотрелся в него и махнул рукой.
– Опустите сторы, я спать хочу… – сказал он.
Позже пощупал себе пульс и тихо сказал:
– Смерть идет!
1 час 15 минут. За полчаса до кончины ему захотелось моченой морошки.
– Позовите жену, пусть она меня покормит…
Вошла Наталья Николаевна, стала на колени у смертного ложа мужа, поднесла ему ложечку, другую и приникла лицом к изголовью.
Пушкин погладил ее по голове и сказал:
– Ну, ну, ничего, слава богу, все хорошо!
– Вот вы увидите, что он будет жив! – сказала она, выходя из кабинета, окружающим.
У постели больного находился в это время Даль. Умирающий несколько раз сжимал его руку и говорил:
– Ну, подымай же меня, пойдем, да выше, выше, ну, пойдем!..
Придя в себя, он сказал:
– Мне было пригрезилось, что я с тобой лезу по этим книгам и полкам – и голова закружилась.
– Отходит! – тихо сказал Даль.
2 часа 45 минут дня. Пульс стал падать и скоро совсем не ощущался. Руки начали холодеть.
Минут за пять до смерти Пушкин попросил поворотить его на правый бок и тихо сказал:
