Социальное насилие

конечного определения индивида: того, что характеризует его, принадлежит ему, происходит с ним»[283].

Власть обтесывает каждого до состояния «дисциплинарного индивида», «послушного тела», исключая, элиминируя тех, кто упорно не становится таковыми, в том числе, посредством смертной казни или помещения в уже известный нам Паноптикум…

Паноптизм гораздо шире представления о тюрьме. Паноптизм – характеристика современного (только ли?) общества. «Установление «надзора» за индивидами является естественным продолжением правосудия, пропитанного дисциплинарными методами и экзаменационными процедурами… Удивительно ли, что тюрьмы похожи на заводы, школы, казармы и больницы, которые похожи на тюрьмы?»[284]. В большинстве своих трудов М. Фуко рассматривает различные ипостаси Паноптикума, различные проявления паноптизма[285].

В этой связи из современных отечественных авторов нельзя не назвать А. Н. Олейника. В своей монографии «Тюремная субкультура в России: от повседневной жизни до государственной власти» (М., 2001)[286] он противопоставляет «маленькое» (немодернизированное) и «большое» общества. Примерами «маленького общества» могут служить мафия и… тюрьма. С точки зрения А. Н. Олейника, современная Россия, не является «большим обществом», представляя собой совокупность «маленьких обществ».

Позднее об этом же напишут Р. Ромашов и Е. Тонков[287]. Тюрьма, как элемент (и средство) социального контроля олицетворяет монополию власти на насилие. «Только благодаря идее тюрьмы можно осуществлять тотальный контроль за всеми гражданами… Тюрьма становится универсальной государственной лабораторией по выработке средств для поддержания дисциплины среди подчиненного населения»[288]. И хотя «наказание есть реакция на совершенное зло, но в этом смысле наказание – то же зло»[289].

О тесной, неразрывной связи власти и насилия пишет Н. Луман: «Насилие всегда сохраняло и продолжает сохранять свою специфическую, соотнесенную с властью природу… Распространенное представление о противоположности или одномерной полярности между легитимностью и насилием либо между консенсусом и принуждением ошибочно»[290]. Власть и насилие едины или, более корректно – дополнительны (в боровском смысле).

Н. Смелзер определяет государство как «часть общества, которая обладает властью, силой и авторитетом для распределения ресурсов и средств социальной системы»[291].

Вопреки надеждам на сокращение роли власти в современном мире, в действительности происходит «нарастающий характер власти в различных типах общества»[292]. Авторитарные ресурсы растут и крепнут вслед за аллокативными (так Э. Гидденс именует материальные свойства окружающей среды, производство, товары).

С другой стороны, по мнению И. Честнова, «для «постсовременного» государства… свойственно снижение управляемости, рост социальных рисков, постепенной потери суверенитета и легитимности вследствие отчуждения населения от государственной власти, а также утраты государством сакральности и монополии на рациональность управления»[293].

Впрочем, одно не исключает другого. На примере современной России (и не только) можно наблюдать, как снижение управляемости, потеря суверенитета и легитимности ведут к усилению репрессивности…

Не вдаваясь в политико – правовые дискуссии о сущности и функциях государства, посмотрим, какие основные виды политического насилия осуществляются государством и его органами.

Войны

Давно подмечено, что во всех странах есть министерства обороны, но ни в одной стране нет министерства нападения. А войны, между тем, происходят на протяжении всей истории человечества – от межплеменных до мировых…

Война одного государства против другого может быть развязана в целях расширения собственных границ; захвата рабочей силы (рабов), источников сырья, энергии, продуктов; ради «наказания» несговорчивого соседа; удовлетворения тщеславия главы государства; «восстановления исторической справедливости»; предупреждения возможного нападения (превентивная война) и т. п. Захватнические инстинкты глав государств, вождей, «элиты» часто совпадают с «чаянием народа»… Историки, политики отмечают, что нередко «застоявшееся» подросшее поколение жаждет «повторить подвиги» предков, «наказать» реальных или вымышленных «обидчиков»…

Да, конечно, если есть государства – агрессоры, то будут и государства, защищающиеся от нападения, ведущие справедливые войны. Но история учит, что одно и то же государство нередко выступает то в одной, то в другой роли. Нападая в одних случаях, обороняются в других. «Святых» государств что – то немного в истории человечества. Надо ли говорить, что тысячи, миллионы, десятки миллионов людей гибнут как в захватнических, так и в освободительных войнах. А на идейных пацифистов косо смотрят, как на недостаточных патриотов. Еще и еще раз: насилие в умах и поступках людей, правителей, государств. И в этом отношении народ и власть едины…

Действительно, «в свете того, что жизнь среднего человека скучна, однообразна и лишена каких бы то ни было приключений, становится понятнее его готовность идти на войну… Война несет с собой серьезную переоценку всех ценностей. Она будоражит такие глубинные аспекты человеческой личности, как альтруизм, чувство солидар ности… Классовые различия почти полностью и немедленно исчезают. На войне человек снова становится человеком, у него есть шанс отличиться…»[294]. Печальной иллюстрацией тому служат многие оставшиеся в живых участники Второй