было лицом человека в здравом уме.
– Входите, друг мой, – сказал он. Голос его был исполнен неописуемого покоя и облегчения. – Входите и не бойтесь меня. Демон оставил меня навсегда.
– Но расскажите же, как вы одержали победу? – воскликнул я, крепко стиснув его руку.
– На пути к реке мне пришлось выдержать страшный бой, – отвечал он, – ведь демон не отпускал меня и побуждал напасть на туземцев. Но в первый раз мой дух и разум на время сумели возобладать над ним, и этого времени оказалось довольно, чтобы сосредоточиться на собственной цели. Пожалуй, святые также пришли мне на помощь, ибо я отдавал жизнь ради спасения жизней.
Я прыгнул в реку и поплыл, и крокодилы вмиг окружили меня. Вновь оказавшись во власти демона, я дрался с ними в воде. А затем демон внезапно оставил меня.
Выбравшись на берег, я запалил склад.
Взрыв отшвырнул меня прочь на несколько сот футов, и много дней блуждал я по джунглям.
Но вот настало полнолуние – одно, а за ним и другое, но я больше не ощущал влияния демона. Я свободен! Свободен! – Нотки благоговения – истинного восторга – трепетали в его голосе. – Моя душа свободна. Невероятно, но демон ныне покоится на дне речном, а не то – вселился в тело одной из этих злобных рептилий, что плавают в водах Нигера.
Голос Энлиля
Маскат[36], как и многие другие порты, – пристанище разноплеменных бродяг с присущими их народам нравами и характерными чертами. Здесь турок ладит с греком и араб бранится с индусом. В дурманном воздухе базара слышны слова половины восточных языков. Поэтому когда я примостился у барной стойки, за которой хозяйничал скаливший зубы евроазиат, меня нисколько не удивил мелодичный звон китайского гонга, проникший сквозь праздный гомон улицы. В гулком звучании не было, конечно, ничего пугающего, но сидевший рядом крупный англичанин вздрогнул, выругался и пролил виски с содовой мне на рукав.
Он извинился, обложил себя за неуклюжесть крепкими словами, но смятения скрыть не сумел. Мой сосед не мог не вызвать интерес – как и любой из крепких здоровяков ростом за шесть футов, широкоплечих, узкобедрых, с мощными конечностями, прекрасных бойцов, загорелых, голубоглазых, с волосами в рыжину. Порода эта стара, как Европа, и облик мужчины пробуждал мысли о таких легендарных героях, как Хенгист[37], Херевард[38] и Кердик[39], бродягах и воинах исконного племени англосаксов.
Заметно было, что его тянет поговорить. Я представился, заказал нам выпивку и стал ждать. Поблагодарив, объект моего интереса что-то буркнул, залпом осушил стакан, и тут его словно прорвало:
– Вот вы гадаете, с чего вдруг такой пустяк тревожит взрослого человека? Да, тут не скроешь, треклятый гонг вогнал меня в дрожь. Дурак Йотай Лао опять притащил в приличный квартал свои мерзкие благовонные палочки и фигурки Будды, а ведь мусульмане-фанатики за полпенни готовы перерезать ему желтую глотку и утопить в заливе его постылый гонг. Рассказать, почему я ненавижу этот звук?
Зовут меня, – продолжил мой «англосакс», – Билл Кирби. Когда я был в Джибути, на берегу Аденского залива, мне встретился Джон Конрад. Тощий, остроглазый парень из Новой Англии, совсем молодой, но уже профессор. Такой же одержимый, как большинство его собратьев. Изучал жуков, и на восточное побережье Африки прибыл за каким-то особым их видом – точнее, за мечтой о нем, ведь найти чертовых тварей никак не удавалось. Едва малый заводил речь на любимую тему, он в такой раж входил, что только держись. Я бы, конечно, многого от него нахватался, но насекомые меня не занимают, а он сперва говорил и думал лишь о них…
Мы с ним сработались сразу. Он при деньгах и наметил цель, а я видал виды и легок на подъем. Мы затеяли небольшое, скромное, но достойное сафари и забрались в самую глушь Сомали. Вам будут заливать, что страна изучена досконально, но я докажу, что это полная брехня. То, что мы там нашли, ни одному белому даже не снилось.
Переход занял добрую часть месяца, а тот край, которого мы достигли, известен лишь редким исследователям. Вельд и заросли колючек сменились чем-то вроде джунглей, где живет, как оказалось, губастое, низколобое, клыкастое племя, совсем не похожее на сомалийцев. Мы заблудились там, и среди наших носильщиков и аскари[40] начались шепотки. Кто-то из местных сошелся с ними и такого порассказал, что двигаться дальше слуги боялись. Со мной и Конрадом они откровенничать бы не стали, но лагерной прислугой у нас был полукровка, звали его Селим, – вот ему я и велел разведать хоть что-то. Ночью он пришел ко мне в палатку. Лагерь наш был разбит на большой поляне и обнесен колючей бомой[41], потому что львы подняли в буше[42] дикий шум.
– Хозяин, – начал Селим на своем дурном английском, которым так гордился. – Их черный дружок, он пугать носильщиков и аскари, он сказать о плохом ю-ю. Говорить, есть могучий проклятие на стране, куда мы идем, и…
