Эту песню Тина услышала когда-то от Кузнечика. Он сидел у ворот их особняка, смотрел на небо, затянувшееся тучами, и напевал старую песню. Сколько тогда было лет мадемуазель Лоет? Кажется, лет десять. Она присела рядом с мужчиной, чтобы послушать, как он поет. Кузнечик подмигнул дочке капитана, приобнял ее за плечи, и они вместе раскачивались в такт простенькой мелодии.
– Эта песня про шторм? – догадалась Тина.
– Почти, – усмехнулся Кузнечик, поддев кончик носа девочки согнутым пальцем. – Шторм тут, как наказание. Расплата за грехи, понимаешь, малютка?
Тина важно кивнула, и бывший пират хрипловато рассмеялся.
– Ничего-то ты не понимаешь, чистое создание, – сказал он тогда.
– Тогда объясните, – потребовала девочка.
– Да что уж тут объяснять, – Кузнечик усмехнулся и снова приобнял Тину. – За все в этой жизни нужно платить, малютка. И за свободу тоже. Хотя… какая это свобода? Это не свобода, маленький ангел, это только видимость. Ты творишь беззаконие и непотребства, нарушаешь законы Всевышнего, и вроде все легко и весело. Кажется, что тебе плевать на виселицу, на пытки палачей, на клинки и пули, на саму смерть плевать, а потом происходит то, что тебе не подвластно…
– Шторм?
– Да, малютка, тот же шторм. От людей можно сбежать, ранения заживут, пистолет врага даст осечку, а стихия – она не дает шанса. Тут, как Всевышний решит, выберется корабль из ловушки ветра и волн, или нет. Шторм чистит душу, Тина, получше какой-нибудь тригарской бани. Все нутро вывернет и даст тебе полюбоваться твоим же дерь… твоей сутью. Люди проходят через страх.
– Мой папенька ничего не боится.
– Все боятся. Нельзя не бояться, только дурак кричит, что ему не страшно. Перед стихией все равны: и король, и моряк. Она никого не выделяет. Захлестнет одинаково и потащит на дно. Шторм, малютка, это страшно. Но, когда рядом умелый и умный капитан, тогда остается не быть дураком самому и не сгинуть по дурости.
Девушка открыла глаза, глядя в сумрак каюты. Качка усилилась, и вой ветра теперь казался особенно неистовым. Тина поднялась на ноги и, придерживаясь за переборку, побрела к лампе, висевшей на гвозде. Бригантину качнуло особенно сильно, и девушка едва удержалась на ногах. Упрямо поджав губы, она прихватила лампу и развернулась обратно. «Заря» взлетела на волне, сильно накренилась, все-таки свалив Тину с ног. Мадемуазель Лоет, прижала к себе лампу, жмурясь от ощущения пустоты, вдруг разверзшейся в животе, когда корабль ухнул вниз.
– Ох, маменька, – выдохнула Тина. – Шторма не бояться только дураки.
Она поднялась на ноги, бригантину мотнуло, и девушка упала на стол. Цепляясь за его край, она добралась до стула, тут же упав на него.
– И вот уж растянуты чертовы сети, – шепотом повторила Тина слова старой пиратской песни и посмотрела на закрытую дверь.
Ей было страшно. Нет, паники не было, скорей, это больше походило на тревогу, волнение, но леденящего ужаса она почему-то не ощущала. Чтобы отвлечься, девушка попробовала представить, что сейчас происходит на «Счастливчике». Скорей всего, то же самое, что на «Красной заре», и папенька непременно, как и Ржавый, отправил бы дочь в каюту, но не стал запирать. И, наверное, пришел бы Альен, чтобы побыть с ней. Да, он пришел бы обязательно, и тогда можно было бы прижаться к нему и послушать, как бьется его сердце, живое горячее сердце, способное успокоить одними только размеренными ударами. Как бы было хорошо сейчас находиться на «Счастливчике»…
Бригантину снова сильно подкинуло, и лампа слетела со стола. Звон стекла смешался с ревом моря и ветра. Тина посмотрела вниз, там масло из лампы растеклось темной лужицей.
– Вот и почитала, – хмыкнула девуша.
Вздохнув, Тина взяла в руки книгу, которую ей принес пират. Пришлось напрячь зрение, чтобы рассмотреть ее. Переплет немного истрепался, похоже, эту книгу часто читали. Ржавый поделился любимой книгой? Или же до него кто-то другой ее перечитывал? Какая разница? Ни-ка-кой. Оставшись без света, мадемуазель Лоет вновь поднялась на ноги, прихватив с собой книгу. Еще не хватало, чтобы она слетела в лужу масла. Тине не было стыдно перед пиратом, что она может испортить его книгу, это было уважение к самой книге. Маменька часто говорила, что книги – величайшее изобретение человечества, и Тина, несмотря на нелюбовь, к некоторым жанрам, была с ней полностью согласна. Подтянув к себе ведро, девушка разместилась на койке, крепко держась за ее края.
Книга лежала под Тиной, прижатая к койке ногой, и в голове девушки всплыло воспоминание, как старый Мартель говорил ей, сидя на бухте свернутого каната и потягивая табачный дым через длинный мундштук своей трубки:
– Огонь на корабле зло, Сверчок, даже в море. В шторм все лампы тушатся.
