которые давал ее наниматель, Тина ждала столь же сильно, как и возможность приобщиться к жизни команды «Алиани». Первые пару дней Альен ее хвалил, отчего щеки девушки пылали от удовольствия. А потом она провинилась…
Начиналось все прекрасно. Небосвод осветился солнцем, море радовало невысокими волнами. С палубы доносились голоса матросов, разбавляемые бранью господина Лериа. Тина открыла глаза и потянулась, широко улыбаясь – наступал очередной замечательный день. Выбравшись из гамака, девушка воровато огляделась и, не заметив лишних глаз, быстро привела себя в порядок. После этого она, первым делом, поспешила на палубу, чтобы поприветствовать прекрасное утро и поздороваться с командой.
– О, вот и Сверчок, – с добродушной улыбкой приветствовал ее самый старый матрос, когда-то плававший на военном корабле – Мартель, по прозвищу Колченогий.
– Доброе утро, господин Мартель, – ответила Тина, радостно улыбаясь. – Как ваше здоровье?
– Живой, как видишь, – ответил тот, хрипло рассмеявшись.
– Таким и оставайтесь, – сказала девушка и поспешила дальше, услышав голос боцмана.
Потом она сунула нос к канонирам, потом поболтала с рулевым, поклонилась капитану, договорившись с ним поболтать, вновь вернулась к боцману, и даже не заметила, как прошел час. Затем Тину занесло в капитанскую каюту, где зорко следила за тем, как господин Верта колдует над картой, задавала ему вопросы, крутила в руках секстант и просила ее научить им пользоваться. Так прошел еще один час, и только вопрос:
– Хозяин уже проснулся? – вернул мадемуазель Лоет с небес на землю.
– Ой, – охнула девушка и поспешила к каюте Альена Литина.
Однако своего нанимателя Тина в каюте не нашла. Растерянно оглядевшись, она отметила, что койка его аккуратно застелена, что на стуле, ножки которого были прикручены к полу, лежит вчерашняя рубашка господина Литина. Таз был полон воды, кувшин же, напротив, опустел. Значит Альен уже умылся, оделся и вышел, должно быть, подышать свежим воздухом. Обрадованная, что она вновь свободна, мадемуазель Лоет вернулась на палубу, готовая искать боцмана и выслушать его задание.
– Малец, – позвал ее Колченогий Мартель, – ты все носишься? Небось еще не завтракал.
Ответить Тина не успела, вместо нее заговорил желудок.
– То-то и оно, – Мартель поднял палец кверху. – Сходи на камбуз, Барту накормит.
– Угу, – промычала Тина. – Отрежет мне уши и запихнет в глотку. Нет уж, спасибо.
– Да он отходчивый, – усмехнулся Колченогий. – Вспыльчивый, конечно, но быстро успокаивается. Ты же для своего хозяина еду у него брал, живой остался.
– Так я поднос схватил и сбежал побыстрей, – вздохнула мадемуазель Лоет.
– Ой, что это? – неожиданно округлил глаза старый матрос. – Сверчок, что с твоей головой?
– Что? – насторожилась Тина, ощупывая голову.
– Уши заячьи растут, вот что, – засмеялся Мартель. – Поди и хвост уже имеется.
Он совсем уж зашелся в каркающим смехе и закашлялся, а Тина вспыхнула и сжала кулаки:
– Я не трус! – воскликнула она. – Сейчас схожу и скажу: «Давай жрать!». И поглядим, кто кого.
– Прыгай, зайчик, прыгай, – подбодрил его Мартель.
– Я не заяц!
И развернувшись на пятках, Тина решительно направилась на камбуз. Перед дверями она вздохнула и оглянулась назад. Колченогий, поймав ее взгляд, приложил ладони к голове, показывая заячьи уши, вновь хрипло смеясь. Мадемуазель Лоет насупилась и открыла дверь.
– И вот скажите мне, господин Барту, – донесся до нее знакомый голос. – К чему тратить деньги на слуг, когда одного рвет так, что душу от жалости выворачивает, а второй носится целыми днями по палубе и снастям, как обезьяна. Что в них проку, когда я могу сам себя прекрасно обслуживать?
– Обоих за борт, – со смешком ответил кок.
– Признаться, подобная мысль посетила меня сегодня, когда я проснулся, – согласился с ним Альен Литин. – Рени, чтоб не мучился, а Сверчка, чтоб не мучиться самому.
«Ой, маменька», – подумала Тина, слушая этот разговор. Она развернулась на цыпочках и хотела тихо исчезнуть, когда…
– Стоять! – рявкнул господин Литин, так и не повернувшись в ее сторону.
– Глаза у него на затылке что ли, – проворчала себе под нос егоза, направляясь к своему нанимателю, повинно склонив голову.
Сюжет выволочки был Тине знаком до самой крайней мелочи, потому она не стала отступать от привычного поведения. Девушка встала перед Альеном, ссутулилась, ковырнула ногой доску пола и шмыгнула носом, выдавливая из себя слезы, чтобы подчеркнуть самую глубину своего раскаяния. Теперь на нее должны были накричать, отчитать, возможно, надрать уши и отпустить на все четыре стороны, по неопытности поверив ее заверениям в том, что подобного не повториться.