Кого это ты нашел? Наш? Да понял я уже, что мы проскочили в тыл нашим, понял, не тарахти! Спит на посту? Ну, сам напросился! Ща разбудим этого недотёпу, узнаем, насколько мы промахнулись с этим болотом. Стоит он, дерево подпирает. Винтовку обнял. Давай-ка мы сделаем вот так! Ха! Затвор выскользнул и упал на землю. Не порядок! Спящий караульный даже ухом не повёл.
За полупрозрачными зарослями зачихал и завелся двигатель. Явно авиационный. Так ты из БАО! Аэродром! Вот это я махнул! Вышел в глубокие тылы.
Караульный проснулся и посмотрел на меня удивлёнными мутными глазами. Я улыбнулся ему, отобрал его винтовку и от души припечатал в солнечное сплетение. Охранник хукнул и потух. Я не сдержался, пнул его в печень.
Не спи на посту! А если бы не я, а охотничья команда немцев? Прошли бы и вырезали спящих пилотов. Это тебя, бездаря, не жалко. А лётчики – элитный, штучный продукт. Не каждый сможет им стать – тут физиологические способности должны быть. Кроме того, большие затраты в подготовке, большая продолжительность «изготовления». И «доводки».
Давай, давай, убогий, поднимайся. Что ты так удивлён? Ну, посмотри в ствол немецкого карабина. Интересно?
– Вставай! – голос мой был хриплым. Сколько же времени я рта не раскрывал? А зачем? Громозека меня и телепатически слышит.
Не понимает. Вот! Волшебный пендаль опять сработал!
– Веди меня к начкару.
– Ты наш?
– Посмотрим. Давай, топай.
– Винтарь верни!
– А шнурки тебе не погладить? – опять пнул я его. – Спать он на посту вздумал!
Повёл он меня под моим конвоем. Миновали посадку. Просыпающийся народ на аэродроме, суетящийся вокруг накрытых маскировочными сетями самолётов, удивлённо смотрел на нас. А что тут удивительного? Ну, подумаешь, грязный, обросший чувачок в гражданских штанах и немецких сапогах с их коротким голенищем, в немецкой же шинели со споротыми знаками различия, в свалявшемся, дырявом треухе ведет под прицелом немецкого карабина недотёпу из БАО.
Так вот вы какие, «горбатые»! ИЛ-2, легенда.
Нас окружили. Щёлкают затворы.
– С кем имею честь? – спросил я.
Ага, ты, значит, старший из присутствующих. А зачем ты требуешь сложить оружие? Да, пожалуйста! Патронов к карабину уже давно нет. Все расстрелял. Доложил, что этот раздолбай спал на посту.
– И кто ж это тут такой наглый? – спросил ещё один тип. Ого! Целый полковник ВВС!
Я представился, доложил, что сбежал из плена и выходил к своим.
Арестовали меня. Что ж, вполне ожидаемо. Хорошо, бить не стали. Кто такие военнопленные? Враги народа. Я – враг народа!
Я – враг народа! Я – изменник! Как так? Как так получилось? Это же пипец полный! И ничего не изменить! Ничего не исправить!
Эти мысли у меня с рёвом носились по контуженной в очередной раз голове, как болиды «Формулы-1» по кругу стадиона. По кругу. Замкнутому кругу. Из которого нет выхода. Ничего не изменить! Ничего не исправить!
И ничего больше в голову не лезло, кроме этих: «Ничего не изменить! Ничего не исправить!»
Я был в таком состоянии, что ничего не видел вокруг. Это позже я вспомнил, как очнулся под телом Громозеки, как разгребал левой рукой землю – правая была перебита. Как я кровью не истёк?
Вспомнил позже, как обнаружил отсутствие оружия, снаряжения, ремня, берец. Рядом валялись разбитые в хлам керзовые ботинки, как я разрывал гимнастёрку на полосы, как бинтовал грязными лоскутами руку, как обувал эти лоханки – босиком всё одно хуже.
Потом я вспомнил, как прибился к группе из четырёх бойцов ИПТАП, как на нас налетели немцы, как получил прикладом в лицо. Как слышал хруст ломаемого носа, падая в темноту обморока.
Это было потом. А сначала – только беспросветное отчаяние. Ничего не изменить! Ничего не исправить!
Нас, как стадо баранов, гнали в тыл немцев. Больше пяти десятков пленных гнали только трое немцев. С карабинами. И мы, как бараны, шли.
