Настолько сильно меня пришибло самим фактом моего пленения, что я этого даже не видел. Вот когда надо было бежать! Что, я не смог бы подбить на побег эту группу бойцов? Смог бы. Легко. Но не сделал.
Я понимаю, это выглядит оправданием, но я был не в себе. А потом стало поздно.
Потом нас перехватили «боевые электрики». Как я понял, у СС были не только элитные боевые танковые части, но и вот такие охранные, конвойные подразделения. В общем, конвоиров стало сильно больше. На мотоциклах, с пулемётами, с собаками. Злые. И собаки, и немцы злые, как собаки. Стреляли за малейший проступок. Один споткнулся, не смог подняться – очередь пулемёта. Другой решил, что дурачком быть легче, стал истерически ржать, визжать, что он «не хочет». Чего он не хочет – пояснить он не успел – очередь пулемёта, валятся в пыль и этот «Не хочет», и трое, шедших рядом. Потом, за спиной – скупые добивающие выстрелы.
Нет, я не сгущаю краски. Не нужно мне это. Я не оправдываюсь. Я – враг народа. И готов искупить полностью. Готов. Испить чашу сею, какой бы полноты она не была.
Допрашивал меня хмырь с красной рожей. Из перебежчиков. Сука! Немцам служить стал.
– Имя?
– Иван.
– Фамилия?
– Кеноби.
Ну, так получилось. Не говорить же им правды? А что соврать? К сожалению, всплыло только имя джедая Оби Ван Кеноби. Ну, плющит меня. Столько контузий на одну голову!
– Что за фамилия?
– Ты у мамаши моей спроси. Она тут недалеко похоронена.
Хмырь посмотрел мне за плечо. Меня стали бить. Умело, с огоньком. Больно.
– Год рождения, место рождения, где жил, где призвался, номер части, какая воинская специальность, звание?
– Пулемётчик, сержант.
Номер части я назвал – номер одного из полков Ударной армии. А местом рождения и жительства назвал название одного из райцентров в Удмуртии. Велика наша страна!
– Национальность?
– Джедай.
– Это что такое?
– Ты у матери моей…
Опять меня бьют. Больно. Я извернулся и подставился под сапог одного из предателей. Темнота. Спасительная.
Отстойник для военнопленных. Пустырь, обнесённый стенами из колючей проволоки. Вышки, пулёмёты, прожекторы, собаки. Толпа деморализованных красноармейцев. Что странно – комсостав не отделили. У меня прокатило – я числюсь сержантом. Не попал в разряд комсостава.
Как кормили? Трёхразовое питание было в этом санатории. Три раза в неделю кидали в толпу что-то из подгнившего, протухшего, подпорченного мышами. Днём не позволяли лежать, ночью – ходить. Чуть что, очередь с вышки – и пишите письма мелким почерком.
Но и красноармейцы тоже хороши. Тут же начались типичные для зоны признаки оскотинивания – кучкование, паханы, опущенные, пайки, общак, ссучившиеся. Быстро человек теряет человеческий облик.
– Или не имел его. Только маску носил, – вставил Громозека.
Маски носили, прикрывая скотскую харю. А тут решили – не надо уже масок. Маски сброшены, господа!
Да, там, в этом отстойнике, он и появился. Громозека. После того удара сапогом в висок. Весь такой чистенький, в новенькой парадной форме, отглаженной, с погонами (!) и наградами. Сапоги блестели на солнце. Если спиной не будет поворачиваться. Потому что там – развороченная взрывом рана во всю спину – от плеча до плеча, от шеи до поясного ремня. Сквозь кровоточащее мясо торчат осколки рёбер, осколки позвонков. Вот такой он – живее всех живых.
Сказать, что я оху… похудел от его появления – ничего не сказать. Никто, кроме меня, Громозеку не видел, зато он видел. Он мог рассказать мне, что
