в СВ, он что, по земле никогда не ходил? Не носил кирзачей? Или туфли ему никогда не набивали ноги? Так не бывает!
Я споткнулся и чуть не упал в дорожную пыль вместе с носилками. Меня наконец сменили.
Выбитый этими пятками младенца из замкнутого круга отчаяния, я шёл рядом, растерянный, опустошённый. От голода и усталости меня мутило, мысли разбегались, как тараканы, прятались от меня в той мути, что наполняла моё сознание. Я попытался сосредоточиться. Это было непросто. Любое умственное поползновение вызывало взрыв головной боли и волну тошноты. Но я всё дольше оставался в реале, а не в «себе».
Взгляд мой зацепился за носилки. Мои «спутники», увидев, что я качнулся в сторону носилок, быстро переложили на меня этот груз ответственности, то есть впрягли в дышло. Ничего у них не вышло – ноги мои сразу подкосились. И я упал бы, уронив носилки, но жердь носилок перехватили, меня чья-то твёрдая рука поддержала:
– Держись, боец!
Я посмотрел на пришедшего мне на помощь – невысокий коренастый усач, похожий на сибиряка – те такие же крепкомордые, с твердыми, уверенными взглядами.
– Тагил? – прохрипел я. Почему «Тагил?». Вот меня коротит!
– Барнаул, – улыбнулся в усы крепыш. – Земляк?
– Бугуруслан.
– Земляк, – удовлетворенно сказал усач, крепче сжав меня.
Ни хрена – земляк! Так меж этими населёнными пунктами как отсюда до Берлина. Такой логикой и немцы нам – земляки.
– Как звать? Я – Пётр.
– Иван. Кэноби. Оби Ван Кэноби.
Пётр хмыкнул в усы, покачал головой.
– Эк тебя угораздило. Хотя у вас там, у татар, таких кровей намешано!
– Как и везде.
– Та – да!
Он помолчал немного, потом пробормотал:
– А встретились тут.
– Угу.
Пётр склонил голову ближе ко мне:
– Бежать надо, – прошептал он.
– Не смогу я. Сам иди.
Пётр недовольно запыхтел. Молчал долго. Но меня исправно тащил. И то – спасибо.
– Смотри, где идём! Глушь! – оглушительно шипел он. – Щас не рванём – пожалеем.
– Не смогу я. Брось меня. Я – обуза. – Покачал головой я.
Больно странным мне показался ты, Пётр.
И ассоциации ты вызвал тревожные – первоапостола тоже звали Пётр. С греческого – камень. А первосвященника звали Каифа. Тоже с их на наш – камень. А может, это – один человек? Приговорил учителя, основал новую структуру – Церковь, где и стал первосвященником. И изложил свою версию событий в нужном свете в своей версии Книги. Не, не любитель осин Иуда был падлой, а вот такие умники и красавцы.
– Вот тебя коротит! – обрадовал меня Громозека.
– Помог бы лучше, – мысленно огрызнулся я.
– Я же плод твоего больного разума. Чем я тебе помогу? – удивился Громозека.
– Пощупай этого болящего на носилках.
– А что с ним не так? – заинтересовался Громозека.
– Пятки его.
– Пятки? – Призрак умеет играть голосом удивление? Какие продвинутые у меня глюки!
– А ты присмотрись.
Призрак Громозеки зазевался и прошёл прямо сквозь одного из немцев. Немец споткнулся, удивлённо осмотрелся. Громозека скривился, как лимона в рот засунул. Фыркнул.
– Да, ладно! Духи – не материальны. Глюки – тем более. Чё вы тут мне ваньку валяете! – не поверил я.
Громозека презрительно отвернулся. Протиснулся сквозь пленных, неохотно уступающих ему дорогу.
– Ага, – крикнул он.
Я вздрогнул. Казалось, что на крик среагируют «электрики», но нет, они равнодушно «пасли» наше стадо.