заразительный переливчатый смех можно было слышать отовсюду. Почти все парни были тайно влюблены в нее. Климов тоже не устоял, но в открытую переходить в наступление не решался: Татьяна была «не свободна». А она крутила любовь с Димкой. Вечерами, когда все собирались у костра и Татьяна брала в руки гитару, он усаживался где-нибудь в тени, чтобы без помех любоваться ею, и слушал, как она поет, до тех пор, пока не уходили спать последние, самые стойкие слушатели. В один из последних вечеров, когда все, включая Татьяниного кавалера, разошлись, они остались у костра вдвоем. Татьяна отложила гитару, молча сидела с поджатыми к лицу коленями, положив подбородок на скрещенные предплечья, и задумчиво смотрела на почти угасшее пламя костра с переливающимисябыстрыми оранжево-красными волнами потухающего огня на углях. И Климов решился. Много раз репетировал про себя главные слова, которые хотел сказать любимой девушке, но когда настала решающая минута, он, проклиная про себя свою робость, потные ладони и дрожащий голос, только и смог выдавить: «Тань, я тебя люблю». Татьяна подняла глаза, как будто очнулась от собственных мыслей и переспросила: «Что?» «Ничего», – растерялся Климов, и, желая только одного, – провалиться сквозь землю – засобирался. «Я пойду». «Стой!» – остановила его Татьяна, подошла к нему и решительно, но неумело поцеловала. Потом они сидели на берегу тихой карельской речушки и целовались до утра, не замечая, как бежит время и как голубеет, а потом алеет на востоке заря нового дня. Уже засветло кто-то сонный в поисках укромного места, очевидно, по нужде, наткнулся на них, обнявшихся, усталых, счастливых, и с испуга обругал, а они, хохоча во все горло, ломая ветки прибрежного тальника, убежали искать другое укромное место… Климов загрустил, вздохнул и почувствовал нечто вроде зависти к нынешнему любовнику своей бывшей жены. Потом ему вспомнилось перекошенное от ненависти лицо Татьяны во время их последней встречи, и его непроизвольно передернуло.
– Здрасьте! – в купе ввалился мужчина лет шестидесяти, лысый, тучный, с огромным животом, и сразу же занял собою все пространство. Отдуваясь и вытирая мокрое, с крупными каплями пота красное лицо, он сел на свое место, широко расставив тумбообразные ноги, расстегнул куртку и улыбнулся Климову, отчего глаза его превратились в щелочки, а во рту обнаружилось отсутствие зуба. Климов автоматически растянул рот в ответной улыбке, а в душе был чрезвычайно раздосадован. Ему был хорошо знаком этот тип людей, чрезмерных во всем, начиная с внешности и заканчивая пристрастиями и пороками, шумных, болтливых. Такие люди почему-то всегда считают своей святой обязанностью развлекать всех, кто находится рядом, плохими шутками, несмешными историями с бородой и скверными, скабрезного содержания анекдотами. Худший вариант попутчика.
– Ничего себе конурка, не находите? – спросил толстяк, оглядев помещение.
Климов молчал. Но попутчика это нисколько не смутило.
–Да, – продолжил он, растягивая свое «да». – Я впервые в таком шикарном вагоне. У меня сын – депутат в Череповце. Отправил старика в подмосковный санаторий подлечиться, шикарное место! Говорит, это им от государства положено. И доставку обеспечил – первый сорт! Меня Николай Ильич зовут. Можно просто Николай, – и он протянул руку Климову.
Климов с видимым неудовольствием пожал протянутую руку, с тоской думая о том, зачем толстяк вываливает на него столько ненужной, бессмысленной и неинтересной информации.
– Климов, – пробурчал он.
– А по имени-отчеству как? – не отставал Николай. – По фамилии обращаться – это как-то… Как на партсобрании.
– Андрей, – сдался Климов. – Можно без отчества.
– Ну что, Андрюх, поехали? – фамильярно хлопнул его по плечу попутчик и без предупреждения перешел на ты. – Завтра дома будем. Ты ж земляк? Череповчанин?
– Нет, я москвич, – сказал Климов, отодвигаясь.
– В командировку, что ль? – спросил Николай.
– Типа того, – не слишком вежливо ответили Климов. С такими людьми, как Николай, можно было не церемониться, к тому же у Климова не было ни малейшего желания это делать.
– А работаешь где? – продолжал приставать толстяк.
– Я программист, – с отвращением сказал Климов.
– Что за профессии нынче пошли! Программист, логист… Онанист!… – скривился Николай. – Менеджеры еще всякие. В наше время все было ясно: шахтеры, продавцы, учителя, врачи. А щас…
Нервы у Климова не выдержали. В открытую хамить человеку в два раза старше себя он не решился, но и терпеть чужое хамство не собирался.
– Вы тут устраивайтесь, я перекурю схожу, – не глядя на Николая, сказал он, вышел и торопливо, но тщательно закрыл за собой дверь купе, боясь, что Николай захочет продолжить беседовать в тамбуре.
Поезд тронулся. За окном медленно поплыли назад невысокие сталинки, отгороженные от железной дороги унылым металлическим забором, потом сталинки сменились высотками спальных районов, которые постепенно уступили место реденькому подмосковному лесу, почти не видному в темноте. Климов смотрел на свое лицо с глубокими тенями под глазами и скулами в черном стекле, освещенное сверху яркими лампами дневного света, и ни о чем не думал. Как всегда в поезде, его убаюкало мягкое раскачивание вагона, и в сознании смешались явь и сон, действительность и та реальность, что существовала только в его голове. Он задремал, закрыл глаза, а когда через секунду открыл потяжелевшие веки, по ту сторону окна как будто обозначилось неявное белесоватое пятно. «Неужели так холодно на улице, что замерз пластиковый стеклопакет?» – лениво подумал Климов. Пятно постепенно увеличивалось,
