Гендер и власть. Общество, личность и гендерная политика

вокруг превосходства Ахилла в войне, а вокруг того, что он отказался воспользоваться этим превосходством. Он возвращается на поле боя лишь потому, что скорбит о смерти своего друга Патрокла. Тристан – не только опытный дуэлянт и победитель драконов, но еще и терзающийся любовник, сомнительный друг, равнодушный супруг, а в придачу еще и немного сочинитель песен и мастер розыгрыша. Насилие – часть структуры этих эпических повествований, но оно также подается как вопрос морали и человечности.

По сравнению с этим рядом персонажей герои-убийцы ХХ века – ходульные фигуры, не озадачивающиеся вопросами нравственности. Для современной бульварной литературы характерно отделение действия от чувств, по крайней мере от их сложности, что обусловлено исторической траекторией отчуждения и гегемонной маскулинностью, о которых говорилось в Главе 7. Чудесный образец такой литературы – триллер Кларка Смита «Говорящий глаз» (1955). Крутой герой романа – по профессии бухгалтер; его посылают аудировать компанию перед ее слиянием с другой компанией, и в процессе повествования в духе Чандлера он ввязывается в драки и убийства.

Культурная динамика

Историчность гендерной идеологии проявляется не только в таких деталях, как характер героизма, но и в ее организации в целом. В Европе в эпоху, предшествовавшую капитализму, и на заре Нового времени гендерная идеология была организована как часть религиозного мировоззрения. Вопросы гендерной политики формулировались как вопросы морали и решались через Откровение или обращение к авторитету священников. Широкомасштабная секуляризация европейской культуры коснулась гендерной идеологии в той же мере, в какой она коснулась других пластов социальной жизни. Теоретическими формами этого развития стали естественно-научные исследования сексуальности и социальные исследования гендера.

С точки зрения общепринятых практик ключевым моментом развития стал не переход от религиозной формы абстракции к научной форме, а изменение авторитетов. Секуляризация устранила рядовых священников и епископов в качестве судей в вопросах о гендере. Однако было совершенно не ясно, кто займет место судей, которое до этого занимали священники. На него претендовали ученые, чиновники, учителя и философы. И хотя им удалось получить какую-то долю в этом деле, наиболее эффективными в своих претензиях оказались врачи: они заняли главные позиции в конструировании секуляризированных дискурсов о гендере и сексуальности.

Медикализация гендерной идеологии прослеживается историками в целом ряде регионов. Джеффри Уикс анализирует данные о применении медицинской модели в подходе к гомосексуальности в Европе. Барбара Эренрайх и Диэдри Инглиш изучают медикализацию женского тела в Соединенных Штатах; Керрин Райгер – медицинский контроль над уходом за маленькими детьми в Австралии. Во всех этих случаях, как показывает Фуко на французском материале, кристаллизация медицинской теории половой жизни сопровождается практикой контроля. Происходит образование формы социального авторитета, который сразу же выходит за границы непосредственного лечения болезней.

Одним из важных результатов этого развития событий явилась медикализация проблем эмоциональной жизни и межличностных отношений в форме психиатрии. Под эгидой психиатрии гомосексуальные отношения были определены как выражение психической болезни. Сопротивление женщин системе субординации стало называться неврозом домохозяйки. Целый ряд конфликтов в повседневной жизни был переосмыслен как результат детских комплексов. Таким образом, медикализация оказала двойное влияние: деполитизировала прямую структуру гендерных отношений и в то же время выстроила опосредованную властную структуру, основанную на авторитете мужчин-профессионалов.

Разумеется, создание этого авторитета не положило конец конфликту. Сам новый авторитет подвергается сомнению и критике, иногда весьма успешно. Активисты-геи принудили официальную психиатрию отказаться от определения гомосексуальности как патологии, хотя некоторые психиатры-практики до сих пор определяют ее именно так. Рост авторитета медицины не покончил с конфликтом, а выявил ту меру, в какой развитие гендерной идеологии является борьбой за гегемонию. Главным вопросом стало обладание властью, позволяющей устанавливать условия для понимания вопросов гендера и добиваться победы в конфликтных ситуациях.

Гегемония, как мы показывали применительно к отношениям между разными типами маскулинности, не означает полного культурного контроля и уничтожения альтернатив. Такая степень контроля никогда не достигается на практике. В гендерной идеологии в целом господствующие определения реальности должны рассматриваться как достижения, которые всегда частичны и всегда до некоторой степени оспариваются.

На самом деле мы можем рассматривать их как частично определяемые альтернативами, которым они противостоят. Например, медикализированные идеологии гендера частично определяются как противопоставленные альтернативным формам авторитета, таким как церковь. Отсюда проистекает необходимость притязания на научность того, что, в сущности, является суждениями практической нравственности, вроде вмешательства психиатрии в гендерную политику. Это притязание обычно формулируется имплицитно, посредством использования технического языка. Медицинские идеологии также определяются вопреки попыткам людей взять контроль над лечением в свои руки. Отсюда проистекает необходимость провести жесткое различие между надежными суждениями профессионалов, с одной стороны, и невежеством и ошибками непрофессионалов, с другой. И в этом медицина фактически использует язык церкви.

Таким образом, оспаривание является необходимой частью идеологии. Формы символической оппозиции, которые она порождает, например, в эротике, сложны и удивительны. В данной главе я рассмотрю только одну модель – модель, которая следует кризисным тенденциям, описанным в Главе 7.

Карл Мангейм провел известное различие между идеологиями, мировоззрениями, интегрированными в установленный порядок, и утопиями, которые выходят за его пределы. Это слишком простая картинка. Только что высказанные соображения относительно