Гендер и власть. Общество, личность и гендерная политика

форме того, что Грамши, обсуждая классовые отношения, называл позиционной войной в отличие от маневренной войны. Скрытые политики бюрократий и семей, по-видимому, остаются неизменными, хотя конфликты между ними вполне реальны. Как повторение, так и конфликт находят отражение в фольклоре, посвященном войне полов: пьяные мужья, жены в бигуди, ветреные девицы и их недалекие ухажеры играют в бесконечном спектакле жизни.

При такой политике интеллектуалы исполняют в управлении самую значительную роль. Священники участвуют в переговорах по поводу напряженностей в деревенском приходе; психотерапевты докапываются до напряженностей в жизни городских богачей с помощью психоанализа, а бедняков подвергают лекарственной терапии или помещают в больницы; специалисты по социальному планированию пытаются регулировать систему социального обеспечения, чтобы она могла сглаживать следствия структурного неравенства. Интересы господствующих групп могут быть представлены просто путем рационализации структуры в целом. Такая теория принимает данную степень натурализации как нечто само собой разумеющееся, скрывает вопрос об интересах и занимается объяснением девиаций. Классическое решение таких требований – теория половых ролей, которая может рассматриваться как органическая идеология гендерного режима в современном государстве благосостояния.

Очевиден контраст между утопиями, которые мы обсуждали в Главе 11, и кризисными тенденциями, лежащими в их основании. Интересы подчиненных групп могут артикулироваться как коллективные проекты, которые ломают оковы существующего гендерного порядка. Это может происходить и просто в фантазии, и в форме классической литературной утопии. Но кризисные тенденции, обсуждавшиеся в Главе 7, создают реальные предпосылки для трансформационной практики. В этом случае формирование коллективного проекта включает артикуляцию интереса некоторой группы в измененном гендерном порядке, определяющую историческую перспективу как движение от депривации или подавления в настоящем к равенству или освобождению в будущем.

В этом контексте функция теоретизирования является важнейшей из всех видов интеллектуального труда. Для того чтобы просто сформулировать такой интерес, необходимо психологически дистанцироваться от существующего гендерного порядка, сравнивая его с возможными альтернативами. При теоретизировании существующего гендерного порядка центр внимания перемещается на конфликт интересов. Ожидаемым результатом в этом случае выступает категориальный подход, как видно на примере радикального феминизма. Но категориальный подход создает сложности в понимании процессов трансформации и формирования политических сил. Поэтому даже на стадии восхождения теория такого типа едва ли будет пересматриваться или корректироваться под воздействием практики.

Только что приведенное широкое противопоставление нуждается в двух важных уточнениях. Во-первых, интересы группы, соблюдаемые при данном гендерном порядке, могут также артикулироваться в трансцендентном проекте. В данном случае имеется в виду борьба за гегемонию, обсуждавшаяся в Главе 6, вытеснение авторитарного патриархата в XVIII–XIX веках маскулинностью, ориентированной на техническую рациональность и институционализированной посредством бюрократии и рынков. Помимо всего прочего, это предполагало создание утопических теорий общественного договора и политической экономии, которые отражали интересы восходящих групп мужчин. Другой пример – терапия, направленная на формирование подлинной маскулинности, и движение за освобождение мужчин в 1970-х годах. Здесь трансценденция потребовалась потому, что существовавший гендерный порядок воспринимался как нефункциональный и модернизация маскулинности была необходима как спасательная операция.

Во-вторых, инертный интерес, определяемый существующими моделями неравенства, всегда может быть выражен несколькими способами, как показывает история идеологического конфликта. Например, одной из распространенных реакций на кризисные тенденции является страх потерять то, что человек уже имеет. Так, консервативные (right-wing) политики добиваются определенных успехов, артикулируя интересы женщин именно таким образом. Известно, что самые резкие возражения против феминизма исходили как раз от женщин. Угроза семье воспринимается как угроза матери, когда фемининность определяется в связи с заботой о детях и домашней работой, когда семья является единственной сферой, в которой женщина обладает какой-то властью.

Эти возможности означают, что модель гендерной политики не может быть механически выведена из структурного анализа. Выстраивание политических сил – это всегда вопрос того, как сформировались интересы и какие между ними были образованы альянсы. К примеру, программы равных возможностей в государстве развивались посредством альянса между технократически ориентированными мужчинами, заинтересованными в эффективности труда, и женщинами-профессионалами, продвигающими интересы женщин в том виде, в каком они были сформулированы либеральным феминизмом.

Для того чтобы конкретизировать приведенную здесь абстрактную аргументацию, проанализируем две модели политической практики, одна из которых связана с демобилизацией, а другая – с высшей степенью мобилизации. Выбор этих моделей не случаен. Я постараюсь показать, что сочетание двух этих группировок требуется для общего преобразования отношений между женщинами и мужчинами, хотя для того, чтобы это произошло, должны измениться обе формы политики.

Приведем отрывок из одного текста, написанного семьдесят лет тому назад.

Феминизм рабочего класса

Если говорить без обиняков, то, согласно и правовым нормам, и бытовой морали, жена остается второстепенным членом семьи по сравнению с мужем. Во-первых, она лишена экономической независимости, и потому закон придает мужчине, независимо от того, хороший он человек или плохой, колоссальную власть над ней. Отчасти по этой причине, отчасти потому, что к длинным юбкам нашей цивилизации