напротив, игнорирует тот факт, что жены мужчин, принадлежащих к правящему классу, материально заинтересованы в их карьере, и уподобляет их положение положению жен крестьян и рабочих. Но это не такой вопрос, который можно решать путем постулирования. Способ определения формирующихся в данное время и в данном месте интересов – это эмпирический вопрос. На самом деле значительная доля гендерной политики направлена именно на то, чтобы попытаться сделать скрытые интересы явными на практике.
Интересы определяются существующими неравенствами прямо и непосредственно, но иногда их определение требует длительного времени. Гендерные отношения имеют исторический характер, они могут менять свои паттерны, и эти новые паттерны будут выгодны или невыгодны конкретным группам. Поэтому возможна заинтересованность в исторической трансформации. Книга Барбары Эренрайх «Сердца мужчин» является примечательной попыткой определить интересы, которые преследовали гетеросексуальные мужчины в стремлении изменить модели сексуальности и семьи в послевоенном североамериканском обществе. Это не так просто сделать, поскольку публичная артикуляция вопросов сексуальности отражает эти интересы только в косвенном и цензурированном виде. Но ясно, что паттерн таких интересов может быть обнаружен.
Конфликт интересов в масштабах всего общества, формирование и исчезновение гендерных категорий и упорядочивание отношений между институтами – все это, вместе взятое, составляет гендерную макрополитику. Аналитически она отличается от тех межличностных взаимодействий, которые
Охватываемые им процессы включают в себя создание и оспаривание гегемонии в определении форм сексуальности и характера полов (см. Главу 8), а также артикуляцию интересов и организацию вокруг них политических сил (см. Главу 12). На карту ставятся институциональные ресурсы, связанные с гендерными отношениями, такие как государственная власть (о чем говорилось ранее в этой главе), культурные определения гендера (см. Главу 11) и вытекающее из них обоих определение исторических возможностей в сфере гендерных отношений. Историческая динамика этой макрополитики представляет собой ключевой пункт в социальном анализе гендера и одновременно наиболее трудно уловимый предмет. Предварительный подход к ее рассмотрению будет предложен в следующей главе.
На уровне здравого смысла гендер выглядит свойством отдельного человека. Даже когда отрицается биологический детерминизм, гендер может рассматриваться как социально сформировавшийся характер отдельного человека. Большим шагом вперед стало признание того, что гендер – свойство, присущее еще и общностям, институтам и историческим процессам. Этот шаг необходим в свете только что подробно рассмотренных нами данных и опыта. Существуют невероятно важные гендерные феномены, которые не могут быть поняты как свойства индивидуумов, хотя они в значительной мере включают в себя эти свойства. Возможно, полезно будет прояснить их точный смысл, который позволяет нам говорить о гендере как о свойстве общностей и о гендерном структурировании социальных практик.
В Главе 4 утверждается, что гендерные социальные отношения не определяются биологическими различиями, хотя и связаны с ними; здесь имеет место практическая задействованность (engagement) биологических отношений в социальных, а не редукция социальных отношений к биологическим. Именно эта задействованность определяет гендер на социальном уровне, отделяя гендерно структурированные практики от других практик. «Гендер» означает практику, организованную в терминах разделения людей по репродуктивному признаку на людей мужского и женского пола. Необходимо сразу пояснить, что это не означает всеобъемлющей социальной дихотомии. Гендерная практика может быть организована в терминах хоть трех, хоть двадцати социальных категорий. В самом деле, наше общество признает наличие большого разнообразия таких категорий: девочки, старики, лесбиянки, мужья и т. д. Необходимо также пояснить, почему дихотомическое разделение на женщин и мужчин с большой степенью вероятности служит важной частью любого гендерного порядка.
Гендер выступает связующим понятием. Оно относится к связи между негендеризованными полями социальной практики, с одной стороны, и ключевыми практиками деторождения и родительства, с другой. Это определение оставляет полностью открытыми вопросы о том, насколько обширными и плотными являются эти связи и какова их социальная геометрия. В одних местах и в одно время эти связи более обширны и обязательны, и там (воспользуемся другой метафорой) бо?льшая площадь социального ландшафта покрыта гендерными отношениями; в других же местах и в другое время эти связи слабее. Это основная причина того, почему предложенное Гейл Рубин понятие «система пол/гендер» не может быть применимо ко всем обществам.
Гендер, согласно такому пониманию, скорее представляет собой процесс, нежели вещь. Наш язык, особенно его общие категории, способствует реификации. Однако нужно осознавать, что «связующее понятие» относится к установлению связей, это процесс организации социальной жизни определенным образом. Если бы мы могли использовать слово «гендер» как глагол (я гендерую, ты гендеруешь, она гендерует – I gender, you gender, she genders…), это бы облегчило наше понимание. Марксистская феминистская литература конца 1970-х годов, пользуясь не очень удобным термином «гендеризованная субъектность» («gendered subjectivity»), двигалась в этом направлении, а уже дискуссии о «гендеризованном языке» («gendered language») привели к пониманию специфики гендера как процесса.
Классическое понятие института означает обычай, общепринятую практику и повторяемость. Энтони Гидденс в книге «Конституирование общества» («The Constitution of Society») следует этой логике, определяя институты как общественные практики, имеющие «широчайшее распространение в
