оставили в покое, хотя не столько из благожелательства к моей персоне, сколько из неохоты чем-нибудь навредить Сметвику.
Так прошло несколько месяцев. Лично я не вникал в те мотивы, по которым старшие ребята брали Сметвика под свою опеку; Сметвик же был слишком благодарен и доверчив для того, чтобы что-то подозревать.
Поэтому, когда они за ним наконец пришли, я думаю, он плакал не столько из огорчения, сколько от ужаса.
В ночь ритуала я, помнится, проснулся вместе с тем, как в дортуар втянулся длинный строй из шестиклассников. Некоторые из них несли свечи, но все до единого держали при себе бархатные коробочки. Строй двигался тихо, при этом никто из спящих при виде его не пробудился или же сделал вид, что спит. Чтобы Сметвик не завопил, ему заткнули ладонью рот, а четверо или пятеро подняли его с кровати. Видно было, как Сметвик в пижаме остервенело бьется, а глаза его полны панического страха. Быть может, мне следовало закричать, но я понял, что мне это не сулит ничего хорошего. Или же надо было предоставить Сметвика его участи, прикинувшись, будто я ни о чем знать не знаю, но я не сделал и этого. Мне было любопытно увидеть, во что это выльется. Стыдно признаться, но я был рад, что на его месте сейчас не я.
Я тенью шел за группой ребят на расстоянии, следуя по коридорам и вверх-вниз по лестницам, покуда те не поравнялись с дубовой дверью, открытой в углу возле преподавательской. Я даже и не помню, чтобы раньше там была дверь. Возможно, ее скрывал гобелен или рыцарские доспехи (таких артефактов в школе Монтегю было предостаточно).
Дверь за мальчиками замкнулась, но не на замок. Я ее чуть приоткрыл и почувствовал, как в лицо мне дохнуло прохладой. Впереди вниз вели каменные ступени. В быстро тающем свете свечей, которые несла группа, я спустился вниз и оказался в просторной холодной комнате со стенами из камня и низким сводчатым потолком. Она тоже освещена была свечами, и здесь тоже выжидательно стояли фигуры. Я спрятался в затенении позади каменной колонны и смотрел во все глаза.
Внизу на каменной платформе стоял мужской преподавательский состав школы. Я узнал хормейстера Бирса, учителя словесности Джеймса, а также Диккенса, Беррейджа и По[9]. Перед всеми ними стоял директор школы Лавкрафт в красном клетчатом халате и таких же тапках.
– Давайте его вперед, юноши, – указал директор. – Так, так, аккуратно. Закрепите его как следует, Хайд: мы же не хотим, чтобы он у нас сбежал? О, да прекратите же вы ныть, Сметвик. Скоро все кончится.
Сметвика привязали к четырем железным кольцам, вбитым в каменную плиту; каждая нога и рука были надежно примотаны к кольцам. Сметвик теперь жалобно выл, но похоже, никто не обращал на это внимание, и каменные стены равнодушным эхом отсылали его вой обратно.
– Ну что, старшие мальчики, – обратился директор, подзывая ребят правой рукой. – Подходите по одному. Вы знаете, как заведено.
Шестиклассники встали ровным рядком лицом к платформе. На полу рядом со Сметвиком различался какой-то рисунок, примерно в фут длиной и шесть дюймов шириной; он выделялся в камне, который был темнее и древнее тех, что вокруг. Рисунок напоминал останки ископаемой окаменелости, с той разницей, что сама окаменелость, некогда здесь залегавшая, была сноровисто вынута, а вместо нее остался лишь полый отпечаток.
На моих глазах каждый из мальчиков поочередно делал шаг вперед, открывал свою бархатную коробочку и помещал кость в определенную секцию полого рисунка, отчего та постепенно заполнялась, и вот уже в выемке на полу лежали скелетные останки некоего насекомого, прежде мною не виданного. Судя по всему, у него было восемь лап, как у паука, но при этом скелет был явно внутренний, а не внешний. Взгляду открывались и грудная клетка, и крохотный вытянутый череп, и короткий шипастый хвост, заполнивший пустующий в камне желоб.
Вместе с тем как встала на место последняя косточка, директор улыбнулся и извлек из кармана халата небольшой нож с ручкой из слоновой кости.
– Хайд. Честь пустить кровь Сметвика оказывается вам как старосте старших учеников.
Хайд, темноволосый, напыщенного вида юноша, вышагнул вперед. На нем красовался парчовый халат. С мелким поклоном Хайд принял от директора нож, с которым повернулся к Сметвику. Крики распятого мальчика повысились на октаву.
– Отпустите меня, пожалуйста! – верещал он. – Ну пожалуйста, господин директор! Хайд, ну пожалуйста! Прошу, не режь меня!
Директор школы в сухом раздражении покачал головой:
– Ради бога, Сметвик, перестаньте голосить. Будьте человеком, наконец. Теперь я не удивляюсь, отчего из вашей семьи не вышло ничего путного. А вот брат Хайда погиб на Сомме[10], подняв в атаку две сотни человек. Они все погибли вместе с ним и были благодарны за шанс отдать жизнь вслед за своим любимым командиром. Это ведь так, Хайд?
– Так точно, господин директор, – кивнул Хайд с чванливостью, истинно свойственной потомственному живодеру.
– Вот видите, Сметвик? Хайд именно из тех парней, за которыми на смерть идут другие. Ну а кто пойдет за нытиками вроде вас, Сметвик? Никто. А кто за вас проголосует, Сметвик? Ни одна живая душа. Смешают ли свои ряды орды дикарей, в ужасе разбегаясь при виде вашего меча? Ответ очевиден, Сметвик. Они лишь посмеются над вами, а затем отрежут вам голову и водрузят на кол. Вы по сути своей не представляете никакой ценности, да и в будущем от вас ее все равно бы не было. Таким образом, на вас замыкается все новое поколение Монтаганов. В этом ваше наследие. Хайд, прошу вас, приступайте.
Хайд подался вперед и сделал длинный, глубокий надрез у Сметвика на левой руке. Тот немедленно заверещал от боли. Из раны сразу же потекла кровь и оросила окостеневшие останки того насекомообразного существа внизу.
Буквально на глазах вокруг него начала образовываться красноватая оболочка. Прорезались вены и артерии, и мелкое темное сердце начало качать
