наяривающую из запястья свою кровяную пищу так, что щеки раздувались. «Ничего, – успокоительно подумал мистер Эджертон. – Завтра я ею займусь. Завтра же отвезу ее в зоопарк, и наша сделка будет на этом завершена. Навсегда». И лишь слабея, с закрытыми от немощи глазами, своим тускнеющим сознанием мистер Эджертон наконец понял, что никакой зоопарк чернильную обезьяну не возьмет, потому что чернильная обезьяна стала чем-то совсем,
Книга мистера Эджертона вышла в следующем году и получила всеобщее признание. В честь автора благодарные издатели устроили шикарный прием, на котором собрался весь цвет лондонских литературных кругов; всем не терпелось воздать автору хвалу. Было заранее объявлено, что это последний выход мистера Эджертона на публику. Буквально назавтра он покидал Лондон навсегда, чтобы уединенно зажить на лоне природы в небольшом поместье, которое он купил на гонорар от своего великого прощального произведения.
Ах, какие в тот вечер лились речи, какую возвышенную оду продекламировал один из новоявленных почитателей мистера Эджертона! Однако сам этот человек-глыба за весь вечер не изрек ни слова. Когда его с поклоном пригласили выступить с речью, он лишь учтиво кивнул гостям, их бурные аплодисменты принимая с милостивой улыбкой.
И пока публика вокруг пила отборное шампанское, заедая его фаршированными рябчиками и копченой лососиной, мистер Эджертон спокойно посиживал себе в углу, почесывал на груди непослушные волосы и благодушно жевал спелый банан.
Песчаная зыбь
Решение вновь открыть дом приходского священника в Черных Песках вызрело нелегко. Чувствовалось, что англиканская церковь в этих местах не приветствуется, хотя антипатия эта была направлена не только против церкви его величества. Точно так же здесь противились и любой другой организованной религии – с самого начала, отсчет которому можно смело обозначить четырьмя столетиями. Часовни, правда, здесь воздвигались, и католическая и протестантская, но спрашивается, что за храмы без молящихся? С таким же успехом у берега можно поставить просто хижину – от нее хоть купальщикам будет прок.
Небольшая католическая церковь была упразднена в конце прошлого века, а впоследствии и вовсе снесена вслед за тем, как пожар порушил ей крышу, а стены вычернил так, то они вполне могли сравниться по цвету с теми самыми песчинками, что дали деревне название. Протестантский дом молитв остался, но пребывал в таком состоянии, что стыдно и сказать. С оцерковлением в Черных Песках все никак не складывалось. Народ в деревне, если его поспрашивать, высказывался в том духе, что никакие церковники ему здесь не нужны, что выжила деревня и даже преуспела сугубо своими собственными трудами и силами – факт, который сложно отрицать. Береговая линия здесь коварна, со стремнинами и скрытыми смертельными течениями, однако за всю историю Черных Песков ни одна душа здесь не погибла на море, и ни одно из суденышек здешней небольшой рыбацкой флотилии не поглотили волны.
При отсутствии церковной общины часовня в Черных Песках содержалась исключительно на средства епископата, а служить туда направлялись лишь худшие и самые отчаявшиеся клирики, чтоб влачить никчемное существование возле моря. Большинство из них тихо спивалось до полного забвения, досаждая местным лишь тем, что те находили их в бесчувствии на обочинах дороги, откуда их приходилось утаскивать домой почивать.
Были, понятно, и исключения – скажем, последний из священников, преподобный Родс, к своему назначению отнесся с истинно миссионерским пылом; это продлилось с полгода, после чего его письма и отчеты в епископат стали поступать все реже. Он указывал, что его начала мучить бессонница, а открытой враждебности со стороны местной паствы хотя и нет, но ее общая апатия сильно его тяготит. Наконец в письме, что пришло от него последним, он признавался, что одиночество и изоляция сказываются на здравости его рассудка, поскольку его начали донимать галлюцинации.
«Я вижу формы на песке, – писал он в том последнем письме. – Слышу голоса, которые нашептывают мне выйти на берег прогуляться, словно само море взывает ко мне по имени. У меня есть страх, что, если я задержусь здесь еще хоть на сколько-нибудь, я выполню просьбу голосов. Я выйду на прогулку и больше не вернусь».
И все-таки он продолжал упорствовать в своих потугах убедить селян сменить свой жизненный уклад. Начал проявлять интерес к истории этой местности, разузнавать о ее прошлом. К нему прибывали посылки с книгами. После смерти в кабинете священника были найдены загадочные тома, испещренные пометками и сносками.
Тело преподобного Родса выбросило на берег близ Черных Песков спустя неделю после того, как было получено его последнее послание. Обстоятельства его кончины во многом так и остались не выяснены. В частности, оказалось, что причиной его смерти стала не гибель в волнах, а удушение. Вскрытие выявило, что его легкие содержат почему-то не воду, а песок.
Но то было несколько десятилетий назад, а вот теперь было вынесено решение вновь открыть церковь в Черных Песках. На ней и ее служителях лежала обязанность не допустить, чтобы община существовала без направляющего света истинной веры. Пусть даже селяне решат повернуться к нему спиной, свет этот все равно должен нисходить на них, а его носителем было поручено стать мне.
Часовня стояла вблизи берега на каменистом мысе. Вокруг были разбросаны сиротливые, обветренные могилы клириков, что справляли здесь службу на протяжении веков и свое последнее дыхание испустили под уханье здешних волн. Преподобный Родс обрел свое последнее пристанище у западной стены часовни; оно было помечено небольшим гранитным крестом. Тропа вела от задней стороны часовни непосредственно к жилищу священника – скромному двухэтажному дому, сложенному из местного камня. Из окна моей спальни открывался вид на пену прибоя, белесым платком накатывающую на черный берег. Впечатление было такое, будто волны пожираются самим песком.