Можно сказать, что поэзия занимается «открытием пространств», то есть находит, обнаруживает, добавляет в мир те пространства, для которых недостаточно обычного туристического описания или того, что используется в повседневной речи (
Пространство в поэзии часто связано с темой власти. Это может быть абсолютная власть над пространством, над миром.
Такой властью может быть власть Бога, но также и власть поэта. Поэт выступает демиургом, творящим пространство, и ему подвластны любые миры и стихии. В романтической поэзии — это стремление субъекта обрести власть над пространством, противопоставив свою мощь мощи природы. Не менее постоянным в поэзии является и стремление укрыться от власти (власти толпы, государства, здравого смысла) и создать себе убежище, некое частное пространство, которое предстает как виртуальное или собственно поэтическое. Но свойства того или иного пространства могут оказаться изменчивыми: различаются эпохи, разнится индивидуальное восприятие поэта. В стихотворении Мандельштама «Мы с тобой на кухне посидим.» выясняется, что малое, приватное пространство кухни — смертельно опасно, а с надеждой на спасение связывается предельно открытое пространство вокзала. В современной поэзии начиная со второй половины ХХ века растет доля «малых», закрытых, приватных пространств, например «комнат».
Для современного поэта важно, чтобы описываемое им пространство не складывалось в единую картинку, поэтому оно часто задается мелкими деталями, которые выглядят разрозненными фрагментами действительности. Именно стихотворение может породить ощущение расширения, раскрытия или закрытия пространства, свободного изменения размеров, расстояний, масштабов.
Определенные поэтические пейзажи могут ассоциироваться с теми или иными традиционными жанрами: например, кладбище (чаще сельское, как у Василия Жуковского) — типичный пейзаж элегии. Разные пейзажи (пространства) осваиваются разными направлениями и течениями: романтическая поэзия изобилует морскими, горными пейзажами, изображением экзотических путешествий, футуристы исследуют и воспевают большой город с его небывалым размахоми торжеством техники, а поэты Лианозовской школы переносят поэтическое действие в пространство неблагополучных пригородов Москвы.
Некоторые пространства мыслятся как непреложные атрибуты субъекта: например, если поэт изображается пророком, то он, как у Пушкина в стихотворении «Пророк», закономерно оказывается в пустыне (и в этом случае часто воспроизводится традиционная библейская символика).
Благодаря обширной традиции описания сходных пространств в поэзии сложились определенные стереотипы описания или понимания того, что такое море, степь, дача, и некоторые читатели ожидают появления таких привычных описаний. Поэтому многие современные поэты отказываются от чистых описаний пространства или пытаются нарушить автоматизм их восприятия. Эти поэты больше не мыслят пространство как пейзаж, как то, на что надо смотреть, что надо созерцать.
Особенно резкое отторжение и у современного поэта, и у современного читателя вызывает клише «родного пейзажа», когда подразумевается, что пространство определенного типа («русское поле», лес с «русскими березками») в наибольшей степени связано с особенностями национального характера, а потому к нему необходимо постоянно возвращаться. Уже в поэзии первой половины ХХ века это клише вызывало усмешку:
