Баранов, Долин, я, Шагабутдинов, когда мы все когда-нибудь умрем, давайте соберемся и поедем, мои товарищи, ужасные соседи (но только если всех туда возьмем) — в трамвайчике веселом, голубом. Сперва помедленней, потом быстрей, быстрей (о мой трамвай, мой вечный Холидэй) — и мимо школы, булочной, детсада — 0 трамвай, которого мне очень надо — трамвай, медведь, голубка, воробей. Уж я-то думал, я не упаду, но падаю, краснея на лету, в густой трамвай, который всех страшнее (но зелень пусть бежит еще быстрее, она от туч сиреневых в цвету, она от жалости еще темнее) — и мимо праздника и мимо Холидэя (теперь о нем и думать не могу) летит трамвай, свалившийся во тьму. Хотя б меня спаси, я лучше быть хочу (но почему я так не закричу?), а впереди — уже Преображенка. Я жить смогу, я смерти не терплю, зачем же мне лететь в цветную тьму с товарищами разного оттенка, которых я не знал и не люблю. Но мимо магазина, мимо центра летит трамвай, вспорхнувший в пустоту. Так неужель и ты такой была: звала меня и трусостью поила, всех предавала, всех подруг сгубила, но, как и я, краснея, умерла. Но если так, но если может быть (а так со мной не могут пошутить), моих любовников обратно мне верни (они игрушечные, но они мои, мои!) и через зелень, пыльную опять
