русскому народу презираю от всей души[1513]. Конституции только те хороши, которые берутся с бою. «Будет ужо»… Простите за тон, но сейчас я не на шутку обозлен. Верите ли, становлюсь просто-напросто радикалом во всей «прелести» и всеми «тупостями» и «угловатостями» русского радикала. Но если нет выбора между наивной узостью и мерзостью, то тысячу раз хочу отказаться от всех утонченнейших способов воспринимать действительность, если эти способы хотя бы в одном пункте не содействуют русскому радикалу. Готов отказаться от искусства, может быть… религии за право отвалять нагайкой кого следует из опричников.
Наведу всяческие справки относительно журналов. С мая месяца – (нет, даже с апреля) – отрешился от всяких связей, когда бежал из Москвы, мучимый усталостью и переутомлением. Мельком читал из газет про саблиновские «Отголоски» – не знаю. Есть некоторая новость, дорогой Эмилий Карлович, и даже именно поручение просить Вас в сотрудники одного журнала. Этот журнал – «Искусство», журнал, до сих пор выходивший под редакцией мальчишек, а теперь перешедший к целому… «малому» [1514]. Журнал возник с января, функция его – заменять покойный «Мир Искусства». До сих пор он относился к «Миру Искусства» как Пшибышевский к Ницше. Теперь же издатель Тароватый обратился к С. А. Соколову (малому доброму, но вздорному) с просьбой редактировать. Соколов просил меня о сотрудниках. Я сказал ему, что Вы могли бы писать прекрасные статьи по музыке, литературе и вообще по всем культурным вопросам. Он согласился с радостью на всякие темы. Если я до сих пор не извещал Вас, дорогой Эмилий Карлович, то только потому, что думал, согласитесь ли Вы сотрудничать в «Искусстве»; да и относительно денежного вознаграждения этот журнал очень слаб, как и все декадентские, за исключением «Вопросов Жизни», где хорошо платят. Там литературной частью заведует Чулков и Волжский (Глинка), и было бы хорошо, если бы Вы переводили или писали туда. Хотите, я напишу Чулкову относительно условий и Вас? С Маргаритой Кирилловной[1515] у нас не было никаких деловых сношений, а исключительно отношения дружеские: она удивительно культурная и непосредственно правдивая, мягкая и недоуменно ищущая путей… Одно время она помогала «Х<ристианскому> Б<ратству> Б<орьбы>», пока основные члены этого бр<атства> не разошлись с ней во многом. Приезжайте к нам в Москву: у нас налаживается новый кружок – «Общество памяти Владимира Соловьева»[1516], задача которого – разработка религиозно-философских и религиозно-общественных вопросов, а также некоторая пропаганда (неявная) взглядов «Х<ристианского> Б<ратства>». Сам я критически отношусь к «Х<ристианскому> Б<ратству>», но глубоко уважаю их и все-таки с ними. Во всяком случае они даже не «предтечи предтеч», но и не не предтечи вообще.
Это время надо мной разражался, помимо политического возбуждения, ряд истинных мистерий, после одной из которых я был с месяц как громом оглушенный, и не я один, а еще были участники, которые до сих пор (хотя прошло 2 месяца) не могут опомниться [1517]. Но зато я «знаю», я «видел», я «мог быть». Я – «буду»! Тема Ник<олая> Карловича разразилась[1518], но ко всей нежности ее присоединился разрушающий гром и опустошающее землетрясение. Еле мог отдышаться у Марг<ариты> Кирилловны и собраться с силами, для боев. Бои веду на всех планах и всех плоскостях. 1) С христианами, 2) с нехристианами, 3) с Богом, 4) с людьми, силой диавола противящимися тому, чтобы «несказанное» не в урочный час «было». Пишу сейчас богоборческую поэму, в которой выведен Ницше (он мелькает)[1519]. Во-вторых: пишу целую книгу «Основы символизма»; хочу, чтобы она была «кирпичем»[1520]. Со временем хочу стать Пыпиным «теории символизма»[1521], хочу, чтоб моя теория со временем попала в учебники теории поэзии. Знаете, в кого я из философов влюбился? В Генриха Риккерта, прочел два его сочинения. 1) «Граница образования естественно-научных понятий», 2) «Введение в трансцендентальную философию»[1522]. Последняя книга – крайнее звено титанических гносеологических построек и, быть может, единственное преодоление Канта кантианством. Кладу это сочинение в основание своей работы по теории символизма. Оцените пикантность моей базы для символизма, который у меня выводится 1) из необходимости уничтожить психологическую точку зрения (ибо научная психология мыслима только как психофизиология), 2) из исследования категорий сознания, 3) из подведения бытия под категорию (бытие после суждения, суждение построяет бытие; истина не в бытие, а в долженствовании суждения). Моя теория должна начаться со смертельного гносеологического холода, и кончиться безумием. Символизм есть творчество должного, обоснованное ценностью этого должного; эта же последняя утверждается императивами кантовского практического разума. Истины нет, но и меня нет. Истина будет вместе со мной, ибо я – буду. Всякая религия есть путь к самому себе – путь от бытия к Истине. Кажется, направление символизма в таком освещении неуязвимо ни для каких нападок, ибо всякие научные и психологические возражения разобьются о теорию познания (напр<имер>, чтоб оспаривать понимание истины как творческого эффекта, нужно сперва побороть гносеол<огический> взгляд о предпосылках действительности). Всякого же желающего бороться с этими положениями отсылаю к Канту, Рилю, Зиммелю, Фолькельту, Зигварту, Риккерту, Файгингеру. Ну а этот ряд имен сумеет за меня ответить. Дорогой Эмилий Карлович, жду Вас осенью с нетерпением. Мой привет и уважение Анне Михайловне[1523] и Николаю Карловичу. С 1- го сент<ября> в Москве. С 20 августа еду к Сереже Сол<овьеву>, потом к Танеевым, потом к Марг<арите> Кир<илловне>[1524]. Христос с Вами. Будьте здоровы.
Глубоко Вас любящий Б. Бугаев.
