ничего не смыслящий, отзывается о ней пренебрежительно[679].
(30 апреля) 16) Прочел я сейчас и Вашу нашумевшую тираду о формах искусства[680]. Я решительно недоумеваю, на что обозлились философутики? Неужели они и этого не поняли? Неужели их рассердила только терминологическая некорректность? Неужели надо им согласиться с кем-нибудь или придираться, а нельзя просто понять?.. Что касается меня, то Вы можете себе представить, дорогой Борис Николаевич, что я не встретил в Вашей статье ничего нового для себя. Нет в ней, на мой взгляд и ничего крупноошибочного. О частностях не стоит говорить, т<ак> к<ак> едва ли Вы сами очень убеждены в окончательности Ваших формулировок… Если бы Вы говорили (а не писали), я бы, прерывая Вас, вставлял бы кратко свои поправки и возражения, а теперь – не стoит. Я доволен, что еще прошлым летом, как раз перед началом цензурной деятельности набросал первую статью о Вашей симфонии; в этой статье я рассматриваю еще кратче, еще в несколько раз доступнее, поверхностнее, «газетнее», тот же вопрос, который Вас занимал в Формах Искусства. Я намеревался размахнуться о Вашей Симфонии в трех фельетонах Приднепр<овского> Края, да моя цензура помешала. Когда выйдет Гриф[681], вернее когда он получен будет в здешних книжных лавках, я куплю его и тогда буду писать по поводу двух симфоний: 2-ой и отрывка 4-ой…[682] Итак, я доволен, что это введение уже мною написано почти год тому назад; а то я невольно после Вашей статьи Формы Искусства копировал бы ход Ваших мыслей. Ваша статья знаменательна как попытка, одна из первых наметить новую эстетику; это то, о чем я мечтал, о чем я исписывал массу бумаги и с чем не имел ни смелости, ни возможности выступить. Должен Вам сказать, что все это (а также и то, что по существу сказано) мне известно давно больше 10 лет, когда я не знал Ницше и почти не знал Шопенгауэра.
17) Гениально Ваше четверостишие «Черный бархат усыпан так щедро» и т. д.[683] – О Пришедшем молчу: это не подлежит критике, также как Ваши письма: скажу только, что «есть только неизменное, старинное»[684]; обстановка, среди которой происходит действие (вернее: накапливается напряжение) Вашей мистерии, напомнила мне, как мы втроем[685] год тому назад до часу ночи, при свете луны, говорили на сквере Христа Спасителя, при свете луны, которая «взошла и заогневела, вознесясь; а потом на нее стало наплывать что-то темное, темное»[686], но «горели звезды счастьем незабытым…»[687] Мне чужда та напряженность ожидания, дорогой Борис Николаевич, которая охватывает Вас порою. Я понимаю ее. Я вижу признаки, но думаю, что все это было когда-то; когда же Он придет, того не знаем мы; мы должны быть готовы принять его каждую минуту, должны готовиться, но не метаться в нетерпении. Все это не исключает, конечно, колоссальной силы Вашего таланта, которая сказалась в этом недозрелом плоде Вашей первой юности. Недозрелость же эта сказывается в чрезмерности какого-то ултранео– или неоултраромантического стиля, понимая романтизм не в смысле мировоззрения, а в смысле манеры, хватки. В художественном отношении Ваши стихи (некоторые) и симфония[688] значительно зрелее и прекраснее… Да, впрочем, я так осмеливаюсь рассуждать, быть может, только потому, что, повторяю, я больше всех сочувствую Михаилу, который, кстати сказать, куда-то и почему-то совсем исчезает; я не разделяю только его разочарованности и безо всякой печали готов воскликнуть: «Все новое – старое; существует лишь неизменно-забытое, вечное, старинно-милое, постоянное»[689]; я не согласен с ним, что Дмитрий, Сергей да и он сам раньше «играли комедию»[690]; нет; тут искренно все (не без неизбежного для человека ломания в проявлении этой искренности); и то, и это; различие – в темпераментах. Я не стану!.. Однако довольно… Всего хорошего, дорогой Борис Николаевич! Не подражайте Алексею Сергеевичу и пишите только от избытка сердца и времени. Ваши письма и письма Алексея Сергеевича – одно из главных моих утешений в ссылке, иначе назвать я не умею жизнь в этом отвратительном (не по местоположению и т. д., а по культуре) гнезде. Кстати, вы совсем без юмора обойтись не в состоянии. Развивайте юмор. В нем залог Вашего равновесия не мистического, а эстетического… Ваш Михаил пощипывает бородку [691], как я; его бородка так же торчит вперед… Я его вижу. Э. Метнер.
P. S. Кончаю письмо. Walpurgisnacht[692] не удастся, несмотря на полнолуние. Пошел дождь, который, судя по небу, не прекратится; «море вечернего золота» не «разольется» в небе[693]; луна не выплывет; а ведьмы, рискнувшие выстрельнуть из трубы, схватят насморк и раскиснут, как мокрые курицы. – 1 мая. Не удалось вчера кончить. К вечеру погода разгулялась, а у меня на душе стало очень тоскливо, нудно и пусто. Гадкого цвета луна как-то незаметно по-змеиному выползла на горизонт. Мое злорадство по адресу ведьм оказалось преждевременным… Скажите, дорогой Борис Николаевич, разве Новый Путь и Мир Искусства прекратили свое существование? Сейчас пришло письмо Алексея Сергеевича [694]. Скажите ему, что очень счастлив и рад его быстрому ответу, но в то же время склонен пожурить его за это; отнимать столько времени от подготовки к экзаменам не следует. Свободное от подготовки время надо гулять, слушать музыку, а не просиживать по три часа за письменным столом. – P. S. (2 мая) Никак не могу кончить и никак не могу решиться отправить Вам это письмо. Вот уж больше недели я не могу, словно старая баба, отвязаться от мысли, что Вы нуменально отошли далеко от меня и Коли… А раз так, то Вы не разберетесь в моей мазне. Поймете вкривь и вкось и т. д. Поймете только умом. Осудите за многое… Не сердитесь, дорогой Борис Николаевич, и не бросайтесь из-за этого моего признания скорее отвечать мне. Я не хочу, чтобы Вы теряли драгоценное время. Но не сознаться Вам в этом ощущении я не мог, т<ак> к<ак> даже если оно и вздор (в чем я глубоко уверен), то все-таки что-нибудь оно да означает, а потому его необходимо фиксировать. Мне бы не хотелось, чтобы Вы об этом рассказывали даже
