Изгнание есть изгнание; приходится проститься с привычками юности, и остается лишь вздыхать, мечтая об Италии, думая о небе «Африки моей», призывая «час… свободы».
От внешней неволи Автор с самого начала убегает в «даль свободного романа», который он то ли сочиняет, то ли «записывает» по горячим следам реальных событий, то ли записывает и сочиняет одновременно. В эту романную даль Автор зовет за собой и читателя.
Постоянно вторгаясь в повествование, забалтывая читателя, ироничный Автор создает иллюзию естественного, предельно свободного течения романной жизни.
Он рассуждает о поэтической славе, о неприступных красавицах, на чьем челе читается надпись со врат ада: «Оставь надежду навсегда», о русской речи и дамском языке, о любви к самому себе, о смешных альбомах уездных барышень, которые куда милее великолепных альбомов светских дам, о предпочтении «зрелого» вина бордо – легкомысленному шипучему аи.
Ho еще важнее, что в романе есть посредник между условным пространством, в котором живут герои, и реальным пространством, в котором живет читатель.
Этот посредник – Автор.
Он тоже меняется от главы к главе, даже от строфы к строфе. Вначале он ближе к Онегину. Затем – к Татьяне. Его идеалы постепенно становятся более патриархальными, традиционными, «домашними».
Ho эти перемены происходят подспудно, они скрыты под покровом насмешливой интонации, в которой ведется разговор с читателем. Только в финале 5 – й главы намечается определенный перелом. Автор пока в шутку сообщает читателю, что впредь намерен «очищать» роман от лирических отступлений. В конце 6 – й главы эта тема развита вполне серьезно; Автор перестает без конца предаваться воспоминаниям и впервые заглядывает в свое собственное будущее:
Приближается зрелость, наступает возраст, близкий к тому, который Данте считал «серединой жизни». Близится перелом в душевной жизни Автора, и вместе с ним меняются внешние обстоятельства. Автор снова «в шуме света», изгнание окончилось. Об этом сообщено в форме намека так же, как в свое время об изгнанничестве:
Автор и муза.
Последняя, 8 – я глава дает совершенно новый образ Автора, как дает она и новый образ Евгения Онегина.
Автор и герой, одновременно разочаровавшиеся в «наслажденьях жизни» в начале романа, одновременно начинают новый виток судьбы в его конце.
Автор многое пережил, многое познал; как бы поверх «светского» периода своей биографии, о котором так подробно говорилось в лирических отступлениях, он обращается к истоку – лицейским дням, когда ему открылось таинство поэзии
Воспоминание об этих днях окрашено легким мистическим трепетом. Рассказ о первом явлении Музы ведется на религиозном языке
Вся последующая жизнь Автора, все ее события, о которых читатель уже знает из предшествующих глав, предстает в новом религиозно – поэтическом ракурсе. История собственной жизни Автора отступает в тень; история его Музы выходит на первый план.
