На ступеньках не сидят, по ступенькам ходят

Потоки беспросветного осеннего дождя сливаются в художественном восприятии поэта со столь же «неисчислимыми» и «безвестными» людскими слезами, а вид «бедного нищего», бредущего в летний зной вдоль решетки недоступного для него сада, вызывает по контрасту образ «гостеприимной сени» деревьев и «росистой пыли» фонтана, наводит на мысль о человеческом одиночестве, человеческой отверженности.

Жизнь человека в представлении Тютчева всегда «борьба», «бой», «подвиг». Эта борьба часто «отчаянна» и «безнадежна», бой «жесток» и «неравен». Однако потому – то и велик подвиг «непреклонных сердец», что они гибнут, не одолев «рока», но внутренно устояв перед ним. В самой гибели их таится для поэта жизнеутверждающее начало («Два голоса»).

Мотив жизни – борьбы с большой трагической силой раскрывается и в любовной лирике Тютчева, через которую проходит ярко индивидуализированный и глубоко человечный образ женщины, «Так пламенно, так горячо любившей// Наперекор и людям и судьбе». Образ этот намечается еще в ранних стихах Тютчева. Человечность, дышащая в стихах Тютчева и находящая в них различные формы художественного воплощения, находится в явном противоречии с представлением о нем как о крайнем индивидуалисте, замыкавшемся в своем внутреннем мире. Стремление уйти от «бесчувственной толпы», от «бессмысленного народа», которое порою испытывал поэт, отнюдь не свидетельствовало о пренебрежении или презрении его к человеку. «Все пошлое и ложное» в людях, «бессмертная пошлость», стирающая в человеке человеческое, – вот что было неприемлемо для Тютчева и от чего подчас он отгораживался в своем молчаливом одиночестве («Silentium!», «Душа моя, Элизиум теней…»).

Невольно вспоминается то, что писал в своей статье о Тютчеве Фет: «Два года тому назад, в тихую осеннюю ночь, стоял я в темном переходе Колизея и смотрел в одно из оконных отверстий на звездное небо. Крупные звезды пристально и лучезарно глядели мне в глаза, и по мере того как я всматривался в тонкую синеву, другие звезды выступали передо мною и глядели на меня так же таинственно и так же красноречиво, как и первые. За ними мерцали во глубине еще тончайшие блестки и мало – помалу всплывали в свою очередь. Ограниченные темными массами стен, глаза мои видели только небольшую часть неба, но я чувствовал, что оно необъятно и что нет конца его красоте. С подобными же ощущениями раскрываю стихотворения Ф. Тютчева».

Действительно, несмотря на близость между собою отдельных стихотворений Тютчева, исключительная насыщенность мыслью и совершенство ее художественного выражения делают книгу его стихов одним из замечательнейших явлений русской поэзии.

Тонкий мастер, Тютчев не стремится блеснуть внешними эффектами и изысканностью формы.

Стихотворение «Последняя любовь», придают ему тем большую ритмическую выразительность, что она находится в полном соответствии с содержанием:

О, как на склоне наших лет
Нежней мы любим и суеверней…
Сияй, сияй, прощальный свет
Любви последней, зари вечерней!…

 О ты, последняя любовь!
Ты и блаженство и безнадежность.

Поэзия Тютчева, как и многие другие выдающиеся литературные явления прошлого, далеко не сразу получила всеобщее признание. «О Тютчеве не спорят, – заявлял Тургенев, – кто его не чувствует, тем самым доказывает, что он не чувствует поэзии»

Самая запальчивость этого заявления уже была свидетельством того, что о Тютчеве спорили. В высшей степени интересно признание Л. Толстого: «Когда – то Тургенев, Некрасов и К – едва могли уговорить меня прочесть Тютчева. Но зато, когда я прочел, то просто обмер от величины его творческого таланта…»

Внутренне ближе других Тютчеву был только крупнейший поэт дореволюционной России – Александр Блок. Ему, как и Тютчеву, свойственна была «безумная любовь» к жизни наряду с трагическим восприятием реальной действительности, «неотступное чувство катастрофы», вызванное ощущением непрочности и обреченности старого мира, постоянная «внутренняя тревога», пронизывающая его творчество и в конечном счете обусловленная «революционными предчувствиями».

Блок утверждал, что историческая эпоха внушает поэту, способному ее чувствовать, даже «ритм и размеры стихов». Поэзия Тютчева оправдывает это тонкое замечание. Ее тревожные тона и оттенки с необыкновенной выразительностью отражают тяготение поэта не только к изображению «стихийных споров» в природе и в истории, но и к воспроизведению их ритмов.

Время, отбросив все случайное и наносное в истолковании