червонцев в общей сложности, ну у Машки сотни три на руках. А деньги нужны! Идиот! Надо было обшмонать тела, собрать бабло, хотя, может, что в рюкзаках найдётся, вещи этих уродов здесь же остались. Так, ещё момент!
Я остановился за пару кварталов от дома, погрузившись в размышления. На чём ехать? Куда ехать, я всё ещё сомневался, но склонялся теперь к Орехову или, даже, Усольску. Там до границы недалече, можно попробовать подкупить кого-нибудь, и рискнуть прорваться к соседям. У меня оружия полмашины, сама машина, это всё деньги. Машина! Ехать на своей или на этой? А на «Кюбеле», пожалуй. Сейчас уже тепло, не замёрзнем, зато «Кюбельваген» пошустрее и меньше жрёт, и менее приметный он. Зато я приметный, особенно в компании женщины с внешностью модели! Но тут уж ничего не поделаешь, в городе мы и дня не протянем! Так, сейчас не спеша проеду мимо дома, осмотрюсь, потом решу, как дальше. Так и сделаю.
«Кюбеля» нашего возле дома не оказалось, равно как и подозрительных машин, лишь довольно далеко какие-то мужики грузили что-то в полуторку. Хорошо? Или, наоборот? Прильнув к самому рулю, бросил взгляд на окна, так, на всякий случай, просто, раз машины нет, то Машка явно к подругам укатила. Из окна на меня никто не смотрел, и я уже собрался было развернуться и встать у парадной, когда некая мысль молнией прострелила мозг, вызвав волну крайне неприятных мурашек. Дело в том, что моя благоверная была очень аккуратной девушкой, ценившей домашний уют и прилагавшей много усилий для его создания. Я принял эти правила, не разбрасывал носки, и НЕ ТРОГАЛ шторы.
Шторы были нашим камешком преткновения. Решётки на окнах, массивные и грубые, вызывали у неё не самые лучшие эмоции, поэтому шторы в доме не только закрывали нас от любопытных взглядов, но и прятали эти уродливые приспособления от наших. У неё были свои ощущения достаточной освещённости и, поначалу, я при каждом удобном случае отодвигал плотные портьеры, дабы обеспечить максимальное поступление солнечного света. Однако делал я это неаккуратно, нарушал складки каких-то ламбрикенов, и мы договорились, что со шторами Маша будет управляться сама, тем более, что на подоконниках поселились цветы. И я точно знал, что она никогда бы не допустила, что бы одна штора на окне была полузадёрнута, а вторая висела, зафиксированная шнуром. Это непорядок.
Значит, дома побывали гости или у нас там и сейчас засада! И где Маша? Сердце затрепыхалось от внезапно накатившей тревоги, я понял, что если не возьму себя в руки, то прямо сейчас совершу какую-нибудь глупость, например поднимусь в квартиру и… А что, я, собственно, теряю? Могу у коменданта спросить, например, давно ли Машка уехала? Или не спрашивал ли меня кто? А если он заодно с ними? В смысле, с теми, кто против меня, то есть как минимум с половиной спецслужб города. Стоп, стоп, стоп! Я не преступник! В их дьявольских планах, мне была уготована роль жертвы злодейского нападения адаптантов, и менять эту легенду им нет резона, пока они не узнали, что я жив. Могли они предусмотреть, что я выживу? Могли. Бы. Но не предусмотрели, тогда готовились бы лучше, была бы ещё одна группа для подстраховки. Значит, шансы на то, что коменданту нет причин сдавать меня, высоки? Так? Но кто-то же побывал у нас дома! А может это просто шнурок на шторе развязался, и я зря паникую? Ну что, рискну?
— Михалыч, привет, — поздоровался я с комендантом, пожилым и грузным мужчиной. — Машка давно уехала, не помнишь?
— О, Костя? — вроде как не удивился он. — Приехал уже?
И, вроде как, замешкался перед решёткой, перекрывающей вход на лестничную клетку.
— А Мария Александровна ещё днём уехала, перед полуднем в аккурат.
— Оу, ясно, — произнёс я, словно так и должно было быть. И столь же беспечно спросил: — А меня тут никто не спрашивал?
— Да-э, нет, — Михалыч на секунду отвёл глаза, на долю секунды, но я заметил.
Чёрт, дед! Ну нахрена?!
Замок щёлкнул, решётка, наконец, открылась, и я протиснулся внутрь.
— Они наверху? — я упёр дуло пистолета в дряблый второй подбородок коменданта. — Отвечай!
— Ушли! Были, ваши, сказали, ты набедокурил чего-то, недолго были, потом ушли, — затараторил Михалыч.
Затем проглотил комок в горле, и я заметил, что его лоб с высокими залысинами покрылся крупными бисеринами пота.
— Маша?
— Н-нет, — он шумно вздохнул, обдав меня амбре из смеси чесночной колбасы и водки.
Бухаем на рабочем месте, значит?
— Она ушла раньше! Честное слово! Ты это, Кость, убрал бы писто…
Конец просьбы потонул в хрипе, потому что ствол погрузился в жировые складки на пару сантиметров.
— Пошли! — прошипел я. — И ни звука!
Толстяк кивнул головой. От него прямо-таки разило потом, видать сильно перепугался.
Мы поднялись по лестнице, я ловил малейший шорох, но тишина нарушалась только громкой мелодией, доносящейся откуда-то сверху. Это Маргарита Викторовна с третьего этажа, известная так же как просто Марго, экзальтированная дама под или за сорок, поразительно гармонично вписавшаяся в эту действительность. Говорят, у неё было по меньшей мере двое поклонников, которые обеспечивали ей тот уровень жизни, который она считала приемлемым для себя. Во всяком случае, мы никогда не видели, чтобы она где-то работала. Зато целыми днями слушала патефон, курила папиросы через очень длинный и тонкий мундштук, и носила подмышкой небольшую и злобную дворняжку, изображающую, видимо, чихуахуа или йоркширского
