Гнезда русской культуры (кружок и семья)

Рядом с этими материалами стихи Аксакова выглядели несвоевременными и несколько даже диковатыми.

В басне рассказывалось о том, как маленькие бедные птички в тесной клетке, в нужде и голоде, делились последними крохами, обогревали «друг дружку» своим теплом, но при перемене судьбы к лучшему перессорились, передрались, захворали – и «померли, как будто не живали».

Басня, как это ей и положено, завершалась сентенцией. Приходится признать – не очень изящной и ловкой.

Ах! лучше бы в нужде, но в дружбе, в мире жить,
Им в счастии раздор и после смерть найтить!
Вот так-то завсегда и меж людей бывает:
Несчастье их соединяет,
А счастие разделяет.

В другом стихотворении, опубликованном в 1815 году в Казани (в «Трудах Казанского общества любителей отечественной словесности», кн. I), но написанном, вероятно, значительно раньше, воспевались радость, наслаждения, «утехи» – ввиду предстоящего неизбежного ухода с праздника жизни. Стихотворение называлось «Песнь пира», а его нехитрая философия вся умещалась в завершающем четверостишии:

              Насладившись мира,
              Так с него уйдем,
              Как с роскошна пира,
              И потом –  заснем.

И неуклюжее морализаторство басни, и наивное эпикурейство, и гедонизм «песни», славящей минутные радости бытия, – все было традиционным и книжным. Подлинные переживания и заботы автора обнаружить в них трудно; кажется, жизнь его шла своим чередом, а стихотворство – своим.

Интереснее переводческие опыты Аксакова, отчасти потому, что они вдохновлялись столь близкой и дорогой ему сферой – театром, отчасти потому, что он опирался на значительные и высокие образцы.

В 1810 году, еще в Петербурге, Аксаков вместе с Казначеевым перевел трагедию Шиллера «Дон Карлос».

Нетщеславный автор, он подарил свою часть перевода Казначееву, «ибо тот желает посвятить сию трагедию дяде – благодетелю своему», то есть адмиралу Шишкову. За собою же Сергей решил оставить поприще «русского Мольера». «Хочу сделаться русским Мольером и перевожу его комедию „Школу мужей”. Перевожу – стихами», – сообщал он своей сестре Надежде 23 июля 1810 года[27].

Выражение «русский Мольер» не должно шокировать своей нескромностью: по-видимому, переводчик делал ударение на первом, а не на втором слове: русский Мольер. Он не столько посягал на то, чтобы сравняться в славе и в значительности литературного труда с великим драматургом, сколько хотел приблизить его комедию к российской жизни. Такова была переводческая традиция, и, будучи ей верным, Аксаков русифицировал персонажей: Изабелла превратилась в Анюту, Леонора – в Машу; иные же получили не только русские, но еще и говорящие имена: Арист (по-гречески – совершенствование) превратился в Здравомысла, Сганарель – в Странномысла, слуга Эргаст – в Провора и т. д. Дальше этого, правда, приноровление пьесы к русским условиям не пошло.

(Поставлена была «Школа мужей» значительно позднее, 13 мая 1819 года, на петербургской сцене, а напечатана еще позднее, уже после смерти Сергея Тимофеевича, в IV томе его Сочинений, изданном в 1886 году.)

После «Школы мужей» принялся Аксаков еще за один драматургический перевод – трагедии Софокла «Филоктет».

Перевод был выполнен не с древнегреческого оригинала, а с французского текста (его автор – известный драматург и теоретик литературы Лагарп) и предназначался для спектакля с участием Шушерина. Но вторгнувшиеся в Россию «французы, помешавшие многому… помешали представлению сей пьесы» (слова Аксакова из предисловия к трагедии), а вскоре, в 1813 году, умер Шушерин. Вышла пьеса отдельным изданием лишь в 1816 году без указания имени автора. На титуле, между прочим, значилось: «Продается в пользу бедных».

Из ранних произведений Аксакова выделяется послание «А. И. Казначееву». Под стихотворением помета: «Москва. Сентябрь, 1814». Это значит, что стихи написаны в первый после войны кратковременный приезд Аксакова в Москву, под свежим впечатлением от всего увиденного. Стихи буквально дышат выстраданным чувством горечи – от вида опустошенной Москвы, от мысли о том, какие беды выпали на долю русского народа:

…разорение, пожары и грабеж,
Врагов неистовство, коварство, злоба, ложь,
Собратий наших смерть, страны опустошенье…

Стихи выдержаны в торжественном, витийственном духе; в них много архаизмов («мы мнили», «развалины градов», «ставили за честь себе приязнь», «от гнусных тварей сих»); много усечений, сокращенных, «неполных» слов («преграду вечну», «уставя томны лица»). Есть слова архаичные, и в то же время усеченные («Росски воины»); есть и ударные, витийственные вопросы, или, точнее, вопрошения («Но что ж, увы, но что ж везде мой видит взор?»).

Духу классицизма отвечала и учительная интонация. Из прошлого поэт извлекал уроки для настоящего, современникам он хотел дать мудрые наставления – как себя вести и что делать. И советы Аксакова оказывались в русле его общих убеждений, какими они еще тогда были, со всеми их сильными и слабыми сторонами.

За полтора-два года до начала войны из Петербурга Сергей Аксаков написал письмо на родину, Надежде Тимофеевне. К этому времени Наденька, «любезная сестра и милый друг» Сергея, превратилась в привлекательную шестнадцатилетнюю девушку, невесту на выданье. Она собиралась в поездку в Серные Воды, что близ Самары, где ей предстояло встретиться со своим будущим мужем Мосоловым.

В не дошедшем до нас письме к брату Надежда Аксакова сообщила о предстоящей поездке. Ответом на это письмо и является послание Сергея Тимофеевича.