Авдотья Панаева не знала, какие события предшествовали появлению Гоголя в аксаковском доме. А предшествовало вот что.
26 сентября 1839 года в Москву из-за границы приехал Гоголь, который три года провел в чужих краях. Москвичи же не видели его еще дольше, с 1835 года. Они с некоторым смущением вспоминали, как Гоголь уехал за границу, отказавшись от своего первоначального плана побывать в Москве и участвовать в подготовке премьеры «Ревизора». И они уж потеряли надежду снова увидеть любимого писателя.
Вдруг Сергей Тимофеевич, проживавший с семьей на даче в Аксиньине, получает записку от Щепкина с известием, что Гоголь в Москве, живет у Погодина и что он, Щепкин, «до того обрадовался его приезду, что совершенно обезумел» и «нынешнюю ночь почти не спал».
Записка, датированная 28 сентября, пришла в Аксиньино в тот же день. «Константин, прочитавши записку прежде всех, – рассказывает Сергей Тимофеевич, – поднял от радости такой крик, что всех перепугал». Он тотчас полетел в Москву, а через день-два со всем семейством переехал в город Сергей Тимофеевич. С волнением, смешанным с тревогой, думал он о предстоящей встрече. Правда, поворот к дружеским отношениям, которых так жаждал Сергей Тимофеевич, наметился еще во время посещения писателем Москвы весной и летом 1835 года, но Гоголь есть Гоголь, нрав его капризен, «нервы вдесятеро тоньше наших», кто знает, как все сложится.
Все сложилось лучше, чем мог даже мечтать Сергей Тимофеевич. Хотя Константин, видевшийся с Гоголем еще у Погодиных, чуть было не вывел его из себя вопросом «Чтo вы нам привезли, Николай Васильевич?» (Гоголь не терпел подобного любопытства), уже 2 октября писатель вместе с Щепкиным приехал на обед к Аксаковым. «С искренними, радостными восклицаниями встретили его все, и он сам казался воротившимся к близким и давнишним друзьям, а не просто к знакомым…» «Я был восхищен до глубины сердца», – прибавляет Сергей Тимофеевич, объясняя поведение Гоголя тем, что он наконец «почувствовал, что мы точно его настоящие друзья».
Гоголь стал бывать у Аксаковых чуть ли не каждый день и часто оставался обедать. А однажды – это было 14 октября – Гоголь прочел им главу из «Мертвых душ», нового произведения, которое считал самым главным своим созданием, которому отдавал все силы души и таланта. Это был знак высшего доверия; до сих пор Гоголь читал главы из поэмы лишь считанным лицам: Пушкину (еще до своего отъезда за границу, в Петербурге), А. О. Смирновой- Россет, А. И. Тургеневу, В. А. Жуковскому…
О состоявшемся чтении Вера Сергеевна писала братьям Григорию и Ивану в Петербург: «Гоголь читал нам отрывок из своей комедии (речь идет о комедии «Тяжба», –
Константин тоже поделился с братьями своими впечатлениями: «Все, что ни прочел он, есть истинно художественное произведение. И те тупы, которые только видят в его сочинениях смешное. Гоголь – великий, гениальный художник, имеющий полное право стоять, как и Пушкин, в кругу первых поэтов, Гёте, Шекспира, Шиллера и проч.». Письмо это показывает, что среди Аксаковых Константин по-прежнему играет главную роль в истолковании Гоголя. Он весьма проницательно характеризует гоголевскую художественную манеру, которая отнюдь не сводится к комическому, «смешному»; он одним из первых распознает в русском писателе явление мирового масштаба.
Между тем Гоголь собирался в Петербург, чтобы забрать своих сестер Елизавету и Анну, выпускниц Патриотического института. Сергею Тимофеевичу тоже необходимо было ехать в столицу для определения в учебное заведение младшего сына, пятнадцатилетнего Михаила. С. Т. Аксаков предложил Гоголю отправиться в дорогу вместе, и тот охотно согласился. Выехали 26 октября вчетвером: Сергей Тимофеевич с детьми Верой и Мишей и Гоголь.
Впоследствии С. Т. Аксаков вспоминал эту четырехдневную поездку чуть ли не как самую счастливую пору своей жизни. В семье все хорошо, ладно. Старший сын Константин уже пережил душевный кризис, вернулся из тяготившей его заграничной поездки. Григорий и Иван успешно учатся; теперь определяется судьба младшего сына. И рядом с Сергеем Тимофеевичем – Гоголь, неизменно веселый и приветливый… Ехали в большом дилижансе, разделенном на два купе. В переднем помещался Гоголь с Мишей, в заднем – Сергей Тимофеевич и Вера.
Гоголь не переставал шутить, не было конца его остроумным проделкам и розыгрышам, как будто бы непритязательным и невинным и в то же время обличавшим удивительное постижение человеческой психологии.
В Торжке, например, путешественники решили полакомиться знаменитыми котлетами Пожарского, но едва принялись за еду, как обнаружили в мясе неимоверное количество белокурых волос.
«Мы послали для объяснения за половым, – пишет Аксаков, – а Гоголь предупредил нас, какой ответ мы получим от полового: „Волосы-с? Какие же тут волосы-с? Откуда придти волосам-с? Это так-с, ничего-с! Куриные перушки или пух, и проч., и проч.”. В самую эту минуту вошел половой и на предложенный нами вопрос отвечал точно то же, что говорил Гоголь, многое даже теми же самыми словами. Хохот до того овладел нами, что половой и наш человек посмотрели на нас, выпуча глаза от удивления, и я боялся, чтобы Вере не сделалось дурно».
В Петербурге Аксаковы остановились у Карташевских, Гоголь – у Плетнева, а позднее у Жуковского в Шепелевском доме.
Гоголь несколько раз навещал Аксаковых, обедал у них, познакомился с Надеждой Тимофеевной и Григорием Ивановичем Карташевскими. Особенно было приятно Сергею Тимофеевичу рассказать Гоголю о Маше Карташевской, ставшей, не без влияния Константина, глубокой почитательницей великого писателя.
А однажды Сергею Тимофеевичу довелось оказать Гоголю немалую услугу. Дело в том, что Гоголь, давно уже не выступавший с новыми произведениями, отклонявший ради труда над «Мертвыми душами» предложения о сотрудничестве в журналах, испытывал постоянные денежные
