В свете исповедуемой философии дружеские связи членов кружка выглядели по-особому. Это была больше чем дружба. Она получала дополнительный, высокий смысл.
Белинский однажды (в письме от ноября 1838 года) очень выразительно сказал Станкевичу, что тому «свойственно трепетное ощущение таинства жизни…». Это таинство надо было раскрыть, душевный трепет перевести в построения ума.
Мы помним, что в пантеистическом миросозерцании Станкевича «Сила, Жизнь, Творчество» приписывались самой природе. Уточняя эту мысль, Станкевич говорил, что и любовь присуща природе, как теплота, электричество, магнетизм и т. д. «Чувство любви составляет прелесть жизни животных; оно доступно растениям. Его надобно допустить в минералах, если они живут любовью всеобщей жизни, ибо без любви нет жизни».
Любовь – это взаимное тяготение предметов, неодушевленных и одушевленных. Любовь – закон природы.
«Любовь!.. Друг мой! для меня с этим словом разгадана тайна жизни. Жизнь есть любовь».
Значит, и люди должны жить в согласии с этим законом, очищая и облагораживая свои взаимоотношения, преодолевая невежество и эгоизм.
Это все применимо к людям вообще, человечеству в целом. Что же говорить о тех немногих, которые возвысились над другими своими знаниями, умом, стремлением к истине! Тех, которые заняты разгадкой тайн бытия, ищут закон существования всего человечества! Дружеские связи таких людей (ибо дружба – это вид любви) должны быть еще значительнее и весомее.
Станкевич и его товарищи дружили непосредственно, искренне, по-мальчишески, по-юношески. Но при этом они как бы исполняли философский завет, все время помня, что их дружба – не только духовные отношения, но и нечто вещественное, ощутимое –
Так ведь оно и было. Герцен скажет потом: «Тридцать лет тому назад Россия будущего существовала исключительно между несколькими мальчиками, только что вышедшими из детства, до того ничтожными и незаметными, что им было достаточно места между ступней самодержавных ботфорт и землей, а в них было наследие 14 декабря, – наследие общечеловеческой науки и чисто народной Руси».
Мысль о высоком предназначении порождала ощущение избранности. Конечно, сословная или классовая избранность была им чужда. В кружке Станкевича выходцы из низших сословий, такие как Красов, чувствовали себя совершенно свободно. Никто никогда не упрекнул бы их друзей в сословной спеси. Избранность понималась в другом смысле.
Белинский говорил: «Я не признаю неравенства, основанного на правах рождения, чиновности и богатства, но признаю неравенство, основанное на уме, чести и образованности…»
Все дело – в «призвании», то есть желании и умении жить напряженной, интеллектуальной жизнью. Приобщаться к высоким тайнам бытия. Открывать эти тайны.
Эти слова К. Аксаков написал как напутствие самому себе, почти как клятву.
Стыдно было показаться пошлым, заурядным. То есть человеком, для которого прозаические заботы – карьера, личный успех, светские удовольствия – важнее углубленного самовоспитания. Друзья бдительно и придирчиво следили друг за другом; подчас казалось, что кто-то не выдерживает высоких требований, и тогда звучали упреки в заурядности, обыкновенности. Более страшное обвинение трудно было себе представить. Сколько болезненных обид возникало на этой почве! Но в конце концов примирялись, берегли «дружеский союз», чувствовали его высокое предназначение, даже предопределенность. Любили повторять: «Что связано на небеси, то не может быть развязано на земли».
Избранность друзья понимали и в другом отношении. В отношении к каждому отдельно, к индивидуальной жизни. Ведь жизнь человека слагается из разных переживаний и поступков – значительных и повседневных, высоких и будничных. Очевидно, что важнее всего высокие духовные моменты, так как они составляют истинную жизнь человека. Это его природа, сущность или, как позднее будут говорить в кружке, его «субстанция».
Николай Мельгунов, друживший со многими членами кружка, изобразил в одной повести «забавные приключения» молодого человека – то, что принято называть житейской прозой, повседневностью. В основе повести лежали, видимо, какие-то реальные факты биографии Неверова. Прочитав повесть, Станкевич нашел ее односторонней: по его мнению, писатель, увлекшись частным, повседневным, забыл о главном – о духовной жизни своего героя. «Я хотел бы, чтоб он немного оттенил тебя, – писал Станкевич Неверову, – тогда все эти забавные приключения, вместе с внутреннею жизнью твоею, составили бы повесть, полную жизни и мысли, прекрасную картину, шекспировскую драму. Жизнь твоя – мощное и прекрасное поэтическое произведение».
Когда погружаешься в атмосферу ушедшей эпохи, то в любом ее документе открывается больше того, что видит неискушенный поверхностный взгляд. Вдумаемся в приведенные строки Станкевича.
Знаменательно упоминание шекспировской драмы. Почему жизнь друга Станкевич сравнивает именно с нею? В Шекспире видели образец всестороннего изображения, ничего не забывающего, всему воздающего должное. «Но, как создания свидетель, Он развернул всей жизни ткань. Ему порок и добродетель Равно несут покорно дань, Как гордому владыке мира: Мой друг, узнал ли ты Шекспира?» (Дм. Веневитинов). «Шекспир, божественный, великий, недостижимый Шекспир, постиг и ад, и землю, и небо: царь природы, он взял равную дань и с добра и со зла и подсмотрел в своем вдохновенном
