Золотухины переехали на другую квартиру, и Почека вместе с ними.
Эмилия на память подарила ему изображение, вырезанное из черной бумаги: мужчина склоняет колена перед памятником, осененным ветвями березы. Печальный и несколько наивный символ вечной разлуки.
Вскоре Эмилия умерла. Обстоятельства ее смерти были таинственны, как и ее происхождение, судьба, как и весь ее облик.
Станкевич рассказывает, какое действие на Почеку произвело страшное известие. В первую минуту он «ничего не чувствовал, он не мог верить, не мог плакать – уже через несколько часов, когда сознание возымело в нем свою силу, он начал плакать».
На похороны Почека отправился вместе со Станкевичем. Но друзья поехали не в ту церковь и попали на Немецкое кладбище, когда могила уже была засыпана.
«Нужно ли говорить о сцене над грустным прахом? Мы молчали; всякий из нас стоял отворотившись в особую сторону».
Между тем в смерти Эмилии молва стала обвинять Почеку. Говорили о том, что он обесчестил девушку, воспользовавшись ее доверчивостью. Слухи распространились широко, проникли в кружок Герцена и Огарева, которые одно время были дружны с Почекой, но теперь решили прекратить с ним все отношения. Молва добралась даже до Петербурга…
Но думается, мы всецело можем положиться на рассказ Станкевича, лучше других осведомленного во всем случившемся. Станкевич определенно указывал, что слухи исходили от самого Гебеля, и горячо защищал честь друга: «Никогда мысль о гнусном преступлении не приходила ему в голову. Он всё рассказывал мне: я как будто незримо присутствовал при всяком их свидании, при всяком разговоре».
Памяти девушки Станкевич посвятил стихотворение «На могиле Эмилии». В стихотворении были такие строки:
Людям, как известно, свойственно соединять реальные лица с литературными персонажами. В данном случае легко напрашивалось сравнение с Миньоной, упоминаемой Станкевичем, – героиней романа Гете «Годы учения Вильгельма Мейстера».
Обаятельное существо, женщина-ребенок, Миньона напоминала Эмилию своей поэтичностью, ореолом неизвестности, роковой тайны – и, увы, преждевременной, ранней гибелью. Но, соединяясь с тенью прошлого, с литературным персонажем, образ Эмилии предвещал и реальное будущее. Не одной ей среди девушек, близких к кружку Станкевича, пришлось испытать «участь горькую». Ранняя могила Эмилии оказалась первой в ряду других могил.
Трудно сейчас расшифровывать намеки, восстанавливая сокровенную жизнь друзей Станкевича. У каждого была своя тайна. И если дружбе эта тайна открывалась, то для нас, потомков, многое в ней уже стерто или похищено ходом времени.
Страстно и томительно мечтал о любви Красов. Задавал вопрос: какая смертная сможет утолить «весь пламень» его упоенья и «равною любовию любить?» Призывал таинственную девушку, «с благоуханными устами, с темно-кудрявой головой!» Как знать, может быть, это вовсе не был условный образ; может быть, за ним скрывалось вполне реальное лицо?
Станкевичу Эмилия казалась Миньоной. Красов сравнивал свою героиню с другим литературным персонажем – с Дездемоной.
Так писал Красов в 1835 году. Но и позднее образ Дездемоны не оставлял его воображение. В 1838 году в «Элегии» он вспоминал «стенанье другой Дездемоны».
Но кто эта Дездемона? Кто был ее Отелло, ее любимый и убийца? Интрига какого новоявленного Яго привела к печальному исходу? На все эти вопросы мы пока ответить не можем…
Полны таинственных намеков и стихи Константина Аксакова, как и его уже знакомая нам повесть «Жизнь в мечте». Герой этой повести Вальтер Эйзенберг увлечен Цецилией. «Спроси у него, – писал Станкевич Белинскому, имея в виду Константина, – эта Цецилия с черными глазами не есть ли девица Д…?»
Зато героиня другого раннего романа Аксакова хорошо известна. Константин увлекся своей двоюродной сестрой Марией Карташевской. Мария жила в Петербурге, и между молодыми людьми завязалась оживленная переписка. Аксаков руководил ее чтением, посылал ей свои стихи, рассказывая об обстоятельствах их написания.
Но и тут не обошлось без стороннего вмешательства. Родители Маши, опасаясь, что взаимная склонность молодых людей приведет к браку (нежелательному ввиду их родственных отношений), приняли крутые меры. Маше запрещено было встречаться и даже переписываться с Константином.
Не о Маше ли писал Аксаков в одном из стихотворений 1835 года, воспевая радость взаимопонимания любящих и горечь потери, вынужденного одиночества?
