Усвоение этих «идей» проходило не без содействия Станкевича. Анненков вспоминал о том, как Станкевич, «угадав его способности, усадил за немецкую философию. Работа шла быстро. Б<акунин> обнаружил в высшей степени диалектическую способность, которая так необходима для сообщения жизненного вида отвлеченным логическим формулам…». Впрочем, в скором времени Бакунин постарается найти этим «формулам» вполне практическое применение…
Одновременно с Бакуниным в кружок вошел еще один интересный человек – Василий Боткин. Первым познакомился с ним Белинский – в конце 1835 года на вечере у московского книгоиздателя Н. С. Селивановского – и затем представил его своим друзьям.
В истории русской культуры фамилия Боткиных более известна благодаря Сергею Петровичу Боткину, знаменитому врачу, одному из основоположников отечественной школы медицины. Но и фигура его брата Василия достаточно примечательна и колоритна.
Происходили братья – Василий был ровесник Белинского, а Сергею, будущему врачу, в 1835 году исполнилось всего три года – из семьи известного московского чаеторговца. За многие десятилетия покупатели привыкли к торговой вывеске «Боткин и сыновья»; фирма просуществовала вплоть до Октябрьской революции.
Образование Василия Боткина не назовешь солидным. Он не учился в университете, не был даже в гимназии. Но все же в частном пансионе В. С. Кряжева, который он посещал, он научился читать на европейских языках – французском, немецком и отчасти английском. Остальное было делом самообразования.
И Василий Петрович занялся самообразованием. С неиссякаемой энергией, с неутолимой жаждой знаний предавался он занятиям. Бывало, сидит он в торговом «амбаре» – отец по окончании пансиона определил его себе в помощники, – но чуть выдастся свободная минута, так на конторке появляется новая книга.
Сведения, почерпнутые из книг, Боткин пополнял живым опытом, приобретенным во время поездок и путешествий. Ездил Василий часто и много; им владела еще одна неиссякаемая страсть – «к перемене мест».
Современный исследователь Б. Ф. Егоров на основе опубликованных и неопубликованных источников составил летопись странствий Василия Боткина. Летопись эта огромная: она занимает две с половиной страницы убористого печатного текста и включает многие десятки поездок.
Среди них немало заграничных. Первая заграничная поездка была предпринята Боткиным в 1835 году. Он посетил Лондон, Париж, Бриг, Лаго-Маджоре, Милан, Падую, Венецию, Рим…
Вероятно, поводом для поездки послужили дела по продаже чая, но Боткин сумел извлечь из своего путешествия не только коммерческие выгоды. Он усовершенствовался в языках, усердно изучал крупнейшие европейские музеи, знакомился с интересными людьми. В Париже ему даже удалось побывать у Виктора Гюго. Свой визит Боткин описал в корреспонденции «Русской в Париже» (1835), опубликованной в журнале Надеждина «Телескоп» за 1836 год (№ 14).
Когда Боткин в конце 1835 года возвратился в Москву, знакомые не узнали его. Купеческий сынок предстал европейски образованным человеком, чрезвычайно начитанным, тонким знатоком искусств.
В это время с ним и познакомился Белинский.
Позднее Белинский говорил Боткину, что «с первого раза полюбил» его, полюбил «страстно». «Больше любить я не могу и не умею», – прибавлял Белинский.
В характере Боткина была прирожденная мягкость и деликатность, которые производили особенно благоприятное впечатление на фоне резкой и подчас грубоватой манеры поведения Бакунина. Белинский писал о своем друге: «Его бесконечная доброта, его тихое упоение, с каким он в разговоре называет того, к кому обращается, его ясное, гармоническое расположение души во всякое время, его всегдашняя готовность к восприятию впечатлений искусства, его совершенное самозабвение, отрешение от своего „я” – даже не производят во мне досады на самого себя: я забываюсь, смотря на него».
Нравилась и внешность Боткина, отнюдь не красавца собою, – его лысина, вечный бархатный камзол, веселый и добрый смех.
Лысина – особенно; немало поводов давала она для подтрунивания и дружеских шуток. «В его лысине для меня тьма прелестей, – писал Белинский, – я влюблен в его лысину…»
Это не значит, что друзья приняли всё в Боткине. Одного интереса к искусству, хорошего знания различных художественных школ и стилей им было мало. В кружке Станкевича стремились выработать общее, философское миросозерцание, постигнуть основы бытия. В этом направлении друзья воздействовали и на Боткина, стараясь пробудить в нем интерес к умозрительным наукам, к философии.
Поэтому Белинский, отдавая должное самообразованию Боткина, все же считал, что вступление в кружок ознаменовало новый этап его развития. «Он шел по ложному пути; встретил людей, которые лучше его понимали истину, и тотчас признал свои ошибки, не почитая себя нисколько чрез это униженным».
В 1836 году Боткин много печатается. Когда Белинский в конце года гостил в Прямухине, Боткин фактически заменял его в качестве рецензента «Молвы». Девятнадцать рецензий и корреспонденций опубликовал он в газете: среди них и заметки о книжках, которые называют проходными, и рецензия на перевод «Серапионовых братьев» Гофмана – писателя, столь ценимого в кружке Станкевича.
Но, став почти профессиональным литератором, заслужив репутацию одного из образованнейших в Москве людей, Боткин не мог освободиться от своих
