А между тем Клюшников благополучно коротал время в своем имении, поправляясь в здоровье, испытывая целительное воздействие сельской тишины и воздуха.
В 1856 году о Клюшникове вспомнил его бывший ученик, теперь уже знаменитый писатель Иван Тургенев. «Я удивился и обрадовался, узнавши, что Клюшников еще жив. Пожалуйста, напишите мне его адрес», – просил Тургенев поэта Полонского, того самого, который позднее изобразит Клюшникова в «Свежем преданье».
Говорят, кстати, что Клюшников читал эту поэму и узнал себя в Камкове, неисправимом мечтателе, «невзрослом человеке». Об этом рассказывал Полонскому учитель русской словесности Н. Старов, который посещал Клюшникова «в его уездной глуши и очень любил его». В конце 1880 года, чуть ли не впервые после многих десятилетий, Клюшников оставил свое имение и приехал в Москву. «Он явился, будто выходец с того света», – рассказывает современник. Побродил по Москве, нашел старый домик, где собирались друзья:
А потом уехал к себе на Харьковщину, и его снова забыли.
В 1888 году известный журналист М. И. Семевский издал в Петербурге альбом «Знакомые», поместив в нем стихотворение Клюшникова «Павлу Степановичу Мочалову». От себя издатель пояснил, что это стихотворение «покойного поэта». Так Клюшникова снова – в который раз уж! – заживо похоронили.
Клюшников умер в 1895 году восьмидесятичетырехлетним стариком, пережив не только всех своих товарищей, но и писателей следующих поколений: Гончарова, Достоевского, Добролюбова, Чернышевского, Гаршина и многих других.
До конца дней Клюшников благоговейно помнил своих ушедших друзей, своего Коленьку. Брату Николая Станкевича Александру он писал: «Сам падал, сам вставал, хотя по большей части оставался верен памяти тех прекрасных людей, с которыми судьба свела меня в молодости. В числе их первое место занимает ваш усопший брат Коля. Последнее слово машинально сорвалось с пера, и в душе моей встала такая масса видений и звуков – что мне не хочется писать даже».
Уходили люди, знавшие Станкевича, но образ его не меркнул, потому что, кроме личной памяти, существует память общественная, и бывает она порою сильнее памяти личной.
Первую попытку составить биографический очерк Станкевича предпринял его товарищ по берлинской жизни Н. Г. Фролов. Очерк этот не увидел света, но он сохранился и ныне находится в отделе письменных источников Государственного исторического музея в Москве (в настоящей книге нам не раз приходилось обращаться к этому документу). На первой странице очерка сохранилась надпись брата Станкевича – Александра Владимировича: «Биографический очерк, составленный Николаем Григорьевичем Фроловым (две книги). Составлен Фроловым в сороковых годах (1843–1846)».
В 1846 году Белинский написал статью «О жизни и сочинениях Кольцова». Статья была опубликована в качестве предисловия к новому изданию его стихотворений. Рассказывая о жизни поэта, Белинский, в частности, писал: «Слух о самородном таланте Кольцова дошел до одного молодого человека, одного из тех замечательных людей, которые не всегда бывают известны обществу, но благоговейные и таинственные слухи о которых переходят иногда и в общество из тесного кружка близких к ним людей. Это был Станкевич».
Приведенные строки – не только одно из первых упоминаний о Станкевиче в печати, но и первое указание на его кружок. Один из старых литературоведов академик Л. Майков писал: «Слова Белинского были первым намеком в печати на благотворную воспитательную роль Н. В. Станкевича в известном кружке московской молодежи тридцатых годов, и в течение девяти лет намек этот оставался единственным».
В течение девяти лет… Что же произошло по истечении этого времени?
В 1855 году умер Грановский, и Тургенев в опубликованном в журнале «Современник» некрологе упоминал о благотворном воздействии на Грановского его товарища: «Он в то время подружился с Н. В. Станкевичем, человеком, о котором говорить мало нельзя, а много – теперь не место и не время».
А еще через год Чернышевский в «Очерках гоголевского периода русской литературы» так отозвался о Станкевиче и его кружке, как отзываются только о выдающихся, первостепенных явлениях культуры. «Предмет этот имеет высокую важность для истории нашей литературы, потому что из тесного дружеского кружка, о котором мы говорим и душою которого был Н. В. Станкевич… вышли или впоследствии примкнули к нему почти все те замечательные люди, которых имена составляют честь нашей новой словесности, от Кольцова до г. Тургенева».
«Без сомнения, – заключал Чернышевский, – когда-нибудь этот благороднейший и чистейший эпизод истории русской литературы будет рассказан публике достойным образом».
Прошел еще год, и усилиями П. Анненкова была издана первая краткая биография Станкевича и первый сборник его писем (в своей работе Анненков, в частности, пользовался рукописью Фролова).
На эти издания откликнулся близкий к Чернышевскому по убеждениям Н. А. Добролюбов.
Критик особенное внимание уделил нравственному облику Станкевича, каким он отразился в письмах, в воспоминаниях друзей. «Над ним не имели силы грязные побуждения, мелочные расчеты, двоедушные отношения; оттого во всем существе его, во всей его жизни замечается ясность и безмятежность… Нас пленяет в Станкевиче именно это постоянное согласие с самим собою, это спокойствие и простота всех его действий».
Ни Чернышевский, ни Добролюбов не принадлежали к кружку Станкевича и никогда не встречались с ним. Но они говорили о нем так тепло и
