– Держись, – почти одновременно произнесли мы с Падме.
– А что ещё остаётся? Я же здесь генеральный.
Она расправила плечи и вышла быстрой уверенной походкой опытного руководителя, которому всё нипочём.
– Теперь тебе нужно поспать, – сказала Падме.
– По идее, надо, но желания ноль, – признался я. – Хорошие у вас анестетики, нога не болит абсолютно, и в сон не тянет.
– Это поправимо, – подал голос Герхард.
– Но-но, без рук! – одёрнул я чересчур инициативного эскулапа. – Надо, так надо.
– Всегда знала, что ты человек разумный, – Падме взглянула вверх, и свет в медотсеке плавно померк. – А я здесь посижу. И не болтаем! – строго добавила она, заметив, что я собираюсь что-то сказать. – Иначе не заснёшь.
– Ладно, ладно, как скажешь, – капитулировал я.
Любой, кто хоть раз в жизни полежал на операционном столе, знает: сон после наркоза – это, считай, и не сон вовсе, а какое-то тяжёлое забытьё, наполненное мутными цветными пятнами вместо сновидений. Первый раз я очнулся от слабой пока ещё жгучей боли под повязкой. Дройд Герхард тут же зажёг синие огни фоторецепторов, передвинулся вдоль постели, щёлкнул инъектором, и боль растворилась, словно её не было. Я, казалось, только на секунду прикрыл глаза… и проснулся второй раз с совершенно ясной и лёгкой головой. Полежал немного, слушая тишину. В медотсеке было почти совсем темно, потолок едва-едва теплился рассеянным до предела светом. Слабо светился и изящный силуэт у стены. Наклонённая голова, замысловатое плетение лежащих на плече волос, руки, сцеплённые на колене.
– Ты так здесь и сидела? – тихо сказал я.
– А что, мне ведь больше нечем заняться пока, – улыбнулась Падме. – Как самочувствие, братишка? Болит нога?
– Нет, вроде бы.
– Я попросила Герхарда добавить тебе анестезию, чтобы не будить.
– Который час? – спросил я.
– Начало третьего.
– Это я, что, проспал ночь и половину дня?
– Сон полезен, особенно во время болезни.
– У нас всё в порядке? Ничего не происходит?
– Практически ничего. Вот только Рийо…
– Что?
– Отказалась завтракать, – развела руками Падме. – Так голодная и сидит, сказала – проснёшься ты, вместе с тобой поест.
– Мазохизм какой-то. Зови её сюда, будем сразу обедать.
Панторанка ворвалась в медотсек вихрем энергии и растрёпанных розовых волос. Сегодня она, вопреки обыкновению, не удосужилась не то что уложить причёску, а даже заплести что-нибудь простенькое, как обычно делала, если с утра не требовался официальный вид. Она сразу поправила на мне покрывало, принялась регулировать изголовье, только что поднятое Падме в полусидячее положение.
– Надеюсь, эти двое хорошо за тобой ухаживали? – спросила она, сердито покосившись на Падме.
– Да я дрых без задних ног, чего за мной ухаживать? – успокоил я.
А Падме добавила:
– Чем суетиться, неси из кухни поднос, да садитесь есть.
– А, конечно, сейчас принесу.
Падме вдруг замерла, глядя куда-то в пространство, на лице её сначала появилась улыбка, а затем она расхохоталась в голос. И сообщила:
– Звонила Дэя. Наша красавица, всё-таки, сбежала из лазарета, даже снотворное не помогло. Сейчас придёт домой. Дэя просила уложить её хотя бы до вечера.
– Уложим. А надо – привяжем, – пообещала Рийо, передвигая тарелки по внушительных размеров подносу и снимая с одной из них колпак. – Ешь, Алекс, тебе надо выздоравливать.
– Всем привет! – в дверях стояла Осока. Одеяние её состояло из удлинённых, почти до колен, шорт и недлинного балахона из зеленоватой стерильной ткани, под которым белел её обычный топ и приличных размеров повязка на боку. Она дотронулась до плеча Рийо, Падме, легко поцеловала в губы меня и спросила:
– Как вы тут без меня?
– Мы – нормально, а вот ты зачем встала со сломанными рёбрами? – Рийо глядела на неё строгим директорским взглядом, но на мою подругу это, разумеется, никакого впечатления не произвело.
– Рёбра уже прихватились, – отмахнулась она, – завтра снова драться можно будет. Чего нашим старт задерживать? Поесть дайте, что ли.
