— Жизнь была бы очаровательна, если бы мы могли рассчитывать на безусловную обоюдную скромность. Часто, очень часто, почти всегда, женщин удерживает только страх разглашения их тайны.
И он добавил с улыбкой:
— Разве это не правда? Многие женщины не задумались бы отдаться мимолетному влечению, неожиданной и взбалмошной прихоти одного часа, если бы они не боялись, что за минутное счастье им придется расплачиваться неизгладимым позором и горькими слезами.
Он говорил с заразительной убежденностью, словно защищая чьи-то интересы, свои интересы, словно заявляя: «Со мной не пришлось бы опасаться подобных неприятностей. Попробуйте — и вы в этом убедитесь».
Обе женщины смотрели на него, одобряя его взглядом, находя его слова вполне справедливыми, подтверждая своим сочувственным молчанием, что их непоколебимая нравственность парижанок не долго устояла бы, будь они уверены в сохранении тайны.
Форестье, который полулежал на диване, подогнув под себя одну ногу и засунув за жилет салфетку, чтобы не запачкать фрак, вдруг убежденно заявил со скептическим смехом:
— Само собой разумеется, они не дали бы маху, если бы были уверены в молчании. Черт побери! Бедные мужья!
Разговор перешел на тему о любви. Дюруа не допускал существования вечной любви, но считал, что она может быть продолжительной, создающей тесные узы, нежную дружбу. Физическое соединение лишь закрепляет союз сердец. Но мучительная ревность, драмы, сцены, страдания, почти всегда сопровождающие разрыв, приводили его в негодование.
Когда он замолчал, г-жа де Марель вздохнула:
— Да, это единственная хорошая вещь в жизни, но мы ее часто портим, предъявляя чрезмерные требования.
Г-жа Форестье сказала, играя ножом;
— Да… да… приятно быть любимой…
И казалось, что мечты ее идут еще дальше, что в грезах своих она представляет себе такие вещи, которых не решается высказать.
Так как следующее блюдо долго не приносили, они от времени до времени прихлебывали шампанское, закусывая поджаристой корочкой маленьких круглых хлебцев. Мысль о любви, томная, пленительная, проникала в их души, постепенно опьяняя их, подобно тому как прозрачное вино, глоток за глотком, разгорячало их кровь и туманило ум.
Подали бараньи котлеты, нежные, воздушные, разложенные на густом слое мелких головок спаржи.
— Черт возьми! Славная штука! — вскричал Форестье.
Они ели медленно, смакуя нежное мясо и овощи, жирные, как сливки.
Дюруа продолжал:
— Когда я люблю женщину, все остальное в мире для меня не существует.
Он сказал это убежденно, возбуждаясь при мысли о наслаждениях любви, а пока что наслаждаясь вкусным обедом.
Г-жа Форестье прошептала со свойственным ей безучастным видом:
— Ни с чем нельзя сравнить счастье первого пожатия рук, когда одна спрашивает: «Вы меня любите?» — а другая отвечает: «Да, я тебя люблю!»
Г-жа де Марель, залпом осушив бокал шампанского, весело сказала, ставя бокал на стол:
— Что касается меня, то я не довольствуюсь платонической любовью.
И все с блестящими глазами принялись сочувственно смеяться.
Форестье растянулся на диване, расставил руки, оперся локтями на подушки и сказал серьезным тоном:
— Ваша откровенность делает вам честь и доказывает, что вы — практичная женщина. Но нельзя ли узнать, каково мнение господина де Мареля на этот счет?
Она медленно пожала плечами с видом бесконечного презрения. Потом сказала отчетливо:
— Господин де Марель на этот счет мнения не имеет. Он… он воздерживается.
Из области возвышенных теорий о нежных чувствах разговор спустился в цветущий сад утонченного цинизма.
Настал час изящных двусмысленностей, слов, приподнимающих покровы, как при поднимают женскую юбку, час искусных обиняков, смелых, слегка замаскированных намеков, бесстыдного лицемерия приличных фраз, таящих в себе нескромные образы, фраз, являющих взору и воображению все то, чего нельзя сказать прямо, и помогающих светским людям создать вокруг себя атмосферу какой-то изысканной и таинственной любви, какое-то нечистое прикосновение волнующих и чувственных, как объятие, мыслей и представлений о всех скрываемых, постыдных и страстно желанных подробностях плотских объятий. Подали жаркое — молодых куропаток, обложенных перепелками, потом зеленый горошек, потом паштет и к нему салат с зубчатыми листьями, — словно зеленый мох, наполнявший большой салатник в виде таза. Собеседники ели все это, не замечая вкуса блюд, занятые исключительно своим разговором, погруженные в волны любви.
Женщины отпускали теперь рискованные замечания — г-жа де Марель со свойственной ей смелостью, похожей на вызов, г-жа Форестье с
