льдинка, то притягивающая, то отталкивающая его от себя. К обеду Клео должна была неизменно возвращаться к матери. Но после обеда, к вечеру, она появлялась здесь снова, чтобы разделить до полуночи общество своего возлюбленного. И всегда Арнольд с уколом в сердце отпускал от себя свою маленькую вакханку. Иногда он появлялся на короткий миг в гостиной Анны Игнатьевны, скучающий, далекий, равнодушный, едва находя в себе силы поддерживать разговор со старшей хозяйкой. Но вот появлялась Клео, и глаза его загорались… Он обменивался с нею полным значения взглядом за спиной ее матери и начинал прощаться. А получасом позднее исчезала и Клео.
— Куда? — встревожено спрашивала Анна Игнатьевна дочь.
— Ах, мама, какая ты странная, право, — усмехалась девушка, — ну сама посуди, возможно ли сидеть в такие вечера дома? Не забудь, ведь ты лишила меня дачи в этом году, — добавляла она с жесткой улыбкой.
— Ты катаешься с Тишинским? Но почему же он не заглядывает больше к нам? — допытывалась Анна Игнатьевна.
— Очень просто. Он надоел мне, мама, и я просила его больше не беспокоиться. Нет, я пользуюсь воздухом не с ним, а в обществе целой компании, моей гимназической подруги, ее сестер и братьев. Ты же видишь, я аккуратно являюсь к двенадцати домой. И надеюсь, ты ничего не имеешь против таких прогулок, которые дают мне возможность подышать чистым летним воздухом?
О да, против таких прогулок Анна Игнатьевна, разумеется, ничего не имела. Но сердце ее, это бедное, исстрадавшееся сердце сжималось каждый раз, когда Клео после обеда прикалывала шляпу к своим рыжим волосам. Однако собственные переживания слишком захватили ее, чтобы долго останавливаться на постоянных отлучках дочери. К тому же они были так понятны — эти отлучки. Клео еще так молода. Она сама — весна, сама — жизнь. И, конечно, кому как не ей пользоваться обществом молодежи… Пусть веселится девочка, в этом нет никакого греха.
Страшно другое… С той памятной ночи, проведенной ею с Арнольдом в черной молельне, он больше не возвращался на ее ложе… Та памятная ночь была, казалось, лебединой песнью ее трепетного счастья. О, теперь она поняла все. Он не любил ее. Никогда не любил по-настоящему. А последний раз он взял ее из жалости. Какой позор! Он из жалости приласкал ее. Ее, еще полную сил, красивую, соблазнительную. Недаром же он настаивал, чтобы свидание их происходило в черной молельне. Ему нужно было искусственное опьянение. В обыкновенной обстановке она уже не возбуждала его.
Измученная, истерзанная такими предположениями, она с замирающим сердцем (с некоторых пор оно стало у нее что-то пошаливать) шла в черную молельню. Кроваво-алые розы, которые она не велела убирать отсюда с той памятной ночи, безобразными ссохшимися комочками устилали пол. Они шуршали, как осенние листья, под ногами, напоминая о смерти и тлении… И она падала на колени между этими ссохшимися комочками, простирала руки к портрету мужа и шептала, обливаясь горячими слезами:
— Левушка! Один ты на свете любил меня. Видно, сама судьба отомстила мне за тебя, Левушка…
XIII
Была душная, грозовая июльская ночь. Огромный город, казалось, задыхался под тяжестью своих махин-зданий, словно накаленных скопившимся электричеством. Черные тучи бороздили небо… Отдаленно и грозно рокотали, приближаясь с каждой минутой, громовые раскаты… Огненные стрельчатые зигзаги молнии то и дело перечеркивали низко спустившуюся над землею черную пелену грозового неба.
Анна Игнатьевна чутко и тревожно спала в эту ночь на своей широкой двуспальной постели. Кошмары преследовали ее. Какое-то жуткое, бесформенное чудовище, покрытое серой слизью, с маленькой сплющенной головой змеи, гонялось за нею по комнатам незнакомого пустого дома, кажется, еще мгновение и… Со стоном открыла Анна Игнатьевна глаза и сразу села в постели. Ослепительным светом осветила молния комнату, страшным ударом раскатился в эту минуту за окнами гром…
Анне Игнатьевне показалось, что она умирает. Холодный пот выступил у нее на лбу. Сердце забилось тревожными жуткими перебоями. Едва найдя в себе силы дотянуться рукой до электрического звонка, Орлова позвонила. Прошло добрых пять минут — никто не шел. Она позвонила еще и еще раз. Горничная не появлялась. Наконец, после четвертого звонка на пороге появилась растрепанная, заспанная Нюша.
— Что с вами? Почему вы не шли? Неужели не слышали звонка? — накинулась на нее Орлова… — вы видите, мне нехорошо… Дайте мне воды… капель, я задыхаюсь…
— Я слышала ваш звонок, барыня, — наливая воду и отсчитывая из пузырька в стакан капли против сердцебиения, к которым последнее время часто прибегала Анна Игнатьевна, — я слышала ваш звонок, но думала, что здесь Максим Сергеич, и войти побоялась.
— Почему Максим Сергеич?.. Ведь он же уехал перед ужином, как всегда.
— Так точно уехали… А потом вернулись снова. Я слышала, как они открывали дверь своим ключом, — пряча хитрую улыбку, невинным тоном докладывала Нюша…
— Что такое? Что вы путаете? Максим Сергеич здесь… Какой вздор! Вам, верно, это показалось спросонья.
— Ничуть не показалось, — дерзко огрызнулась девушка… — Ничуть даже не показалось вовсе. Слава Богу, не пьяная. Своими глазами видала, как
