ваша благодарность.
Следует признать, что он умел заставить человека сожалеть о сказанном или сделанном. Я не знал, чем еще оправдаться, и потому молчал с покаянным видом.
Когда вернулся Антип, они вдвоем принялись казнить меня. Бывший французский танкист лютовал даже больше профессора, стреляя прямой наводкой стокилограммовыми болванками и норовя попасть ими по моей бестолковке. Такого количества упреков, обвинений и нравоучений в свой адрес я не слышал никогда, даже в пору своей далеко не безупречной юности.
Завершилось, однако, все по-русски: распитием спиртных напитков и какими-то малозначимыми воспоминаниями.
Расслабившись, я рассказал своим собутыльникам про вчерашний вопрос Агнешки и про свой ответ. И то, и другое их, кажется, ошарашило. Антипу даже пришлось еще раз наполнить бокалы, после чего ответ мой был признан удовлетворительным. Тут же профессор Перчатников, вспомнив, что он все же по призванию психоаналитик, поинтересовался в соответствии с таблицей слов-раздражителей доктора Бройера, а должным ли образом я выполняю его завет относительно интенсивного секса с Агнешкой, на что я ответил, краснея: мол, выполняю по мере сил. Не желавший отставать от профессора по части бестактных вопросов, Антип спросил, не забываю ли я про пилюли. Вот здесь я не выдержал и сказал, а не пригласить ли их со свечкой и опахалом постоять вечерком у моей кровати. Это их рассмешило, и я понял, что кризис в наших отношениях преодолен.
Агнешка встретила меня упреками за то, что я на целых два часа оставил ее одну, что ей холодно и что она вдруг забыла, как я выгляжу. Я напомнил ей, куда и зачем я ходил, и что нельзя поздравить профессора с днем рождения и тотчас убежать от него, как от прокаженного. Он все же к о е – ч т о сделал для нас с тобой, не так ли, моя забывчивая леди? Она улыбнулась и сказала, что ей понравилось, как я ее сейчас назвал. Прекрасно, сказал я. Если будешь со мной нежна, то можно будет иногда называть тебя герцогиней. Как леди Памелу, кивнула она. Как леди Памелу, подтвердил я. Можно было бы как-нибудь встретиться с ней и с ее мужем-индусом, предложила она. Он сначала миллиардер, а потом индус, уточнил я. Будь с ним поласковей. Нам, возможно, придется занять у него миллиончик на житье-бытье. И ты тоже будь поласковей с леди Памелой, посоветовала Аги. Возможно, она уговорит его дать нам этот миллион просто так, без отдачи. Лет двадцать назад я бы ее точно уговорил, а теперь… Не вздыхай, сказала она. Не такая уж ты и кляча, какой хочешь прикинуться. Что мы будем делать вечером? Если хочешь, я приглашу тебя в страну воспоминаний. Хочу, хочу, захлопала она в ладоши, я все х о ч у!
По непонятной причине я не стал сразу говорить ей, что мы поедем в международный дом всякого рода бездельников, прикидывавшихся творцами. Мне казалось, что так будет лучше и для нее, и для самих бездельников, к числу коих я причислял и самого себя. Мы отправились туда пешком – в пляжном облачении, с пляжной сумкой, в темных очках и с той медлительностью движений вкупе с важным видом, которые характерны для всех бездельников, независимо от возраста, пола, цвета кожи и вероисповедания. Собственно, вся эта клоунада предназначалась для охранников, стерегущих вход в обитель творчества. Конечно, я мог бы дать им двадцатку, и они бы еще бежали впереди нас с мегафоном, расчищая путь от зевак, но мне хотелось немного похулиганить.
Еще на подходе к пансионату из-за поворота вывернула «свечка», в которой жила Агнешка. Она в это время что-то рассказывала – и вдруг остановилась, как завороженная. Зрелище и впрямь впечатляло. Самый высокий на побережье прямоугольник с синеватым отливом переливался в лучах заходящего солнца, и я смотрел на ошеломленную Аги со снисходительностью человека, который его или построил, или реставрировал к приезду своей возлюбленной, чтобы подарить ей при первом удобном случае.
– Боже, Тим, это же наша «свечка»! – воскликнула она, даже не глядя на меня, в результате чего я передумал дарить ей ее. – Это ведь она, да, Тим?
Я подтвердил ее догадку и коротко ввел в курс авантюры, которую она с присущим ей энтузиазмом восторженно одобрила. Прошли мы, что называется, без задева. Агнешка очаровательно улыбнулась охранникам, и один из них, видимо, тот, поглупее, и, стало быть, повлюбчивее, поспешил к воротам, которые были слегка прикрыты, точно для него мы были не людьми, а машинами представительского класса. Я хотел дать ему пятерку, но не стал унижать подачкой, а вместо этого пространно поблагодарил по-английски.
Итак, мы неспешным шагом вернулись туда, откуда тридцать лет назад были у в е з е н ы по разным адресам. Свернув налево и выйдя таким образом из поля зрения обычно любознательных охранников, мы остановились и стали глазеть по сторонам, удивляясь переменам, которые здесь произошли. Агнешка, увидев что-то новое, всякий раз поначалу показывала на него пальцем (все-таки, будущая герцогиня!), а затем чмокала меня в щеку. Хорошо еще, что она не красила губы, а то бы я превратился в ходячее пособие, которым можно было бы иллюстрировать лекцию о грязных старикашках…
Сойдя наконец-то с места, мы посетили первым делом измененное до неузнаваемости строение, где я читал когда-то стихи о Конституции комбату Курдюжному, заложившему меня по приезде и разжалованному мною в рядовые сексоты. Агнешка, снова наехав нижней губой на верхнюю, спросила обиженным тоном, а больше я ничего там не делал, только, мол, стихи читал, и я, стукнув себя по лбу, припомнил, как учил целоваться одну глупую девчонку да так и не научил. Плохой, выходит, ты был учитель, сказала Аги, и мы пошагали мимо бассейна, которого раньше и в помине не наблюдалось, к высотке, удивляясь по пути, кому помешала большая клумба, часто служившая местом встречи.
С высоткой все было в полном порядке. Она стояла, как… как… ну неважно, что – главное, стояла и падать еще в ближайшие тридцать лет не собиралась. Я с завистью посмотрел на нее и ничего не сказал. А вот Агнешка вся извертелась в поисках своей лоджии, откуда она застукала меня, идущего
