– А если нам переночевать тут, а утром я схожу за Розой и мы вместе притащим тебя домой?
Тетя Римма помедлила пару мгновений.
– Нет, так не пойдет. Они же там с ума сойдут вдвоем, – проговорила она. – Решат, что с нами случилось что-то. Или, – она усмехнулась, – что мы с тобой их бросили. Иди. Возьми фонарь – я видела в доме – и иди.
Скрепя сердце Румия согласилась с правотой тетки. В итоге, попрепиравшись еще немного, так и поступили. Вот когда Румия и порадовалась, что прихватила ключи от дома председателя: не пришлось в темноте опять лезть в подвальное окно, чтобы отпереть входную дверь.
Тетя Римма осталась в доме – племянница усадила ее на диван в гостиной, а сама, вооружившись фонариком, поспешила домой.
Они зажгли в доме председателя электричество, и это создало иллюзию, что происходящее не выходит за рамки обычного. Мягкий теплый свет лился из окон, во дворе Валентина Борисовича мужественно рассеивал подступающий со всех сторон мрак уличный фонарь, в который была вкручена яркая лампочка.
Вопреки ожиданиям, идти оказалось не так уж страшно. На лыжах Румия теперь ходила весьма уверенно, к тому же лыжня была проложена. Скользила и скользила вперед, спиной чувствуя оставшийся позади освещенный дом, в котором ждала тетя Римма. То, что дом этот по неясной причине покинули люди, она старалась не вспоминать. Скоро, скоро она будет у себя, увидит отца и дочь – пожалуй, никогда прежде Румия так не стремилась в теткин коттедж. И давно так не ждала встречи с родными.
Румия опиралась на лыжные палки, в правой руке к тому же был зажат фонарик. Острый, ослепительный лучик плясал на снегу, выхватывая из темноты стены домов, гаражи, автомобили, деревья. На подступах к дому Румия принялась звать дочь и отца: может, услышат, увидят свет, выйдут навстречу. Большого смысла в этом не было, но хотелось рассечь давящее безмолвие, услышать собственный голос.
Ее услышали. Дочь выскочила из дому, и, перекликаясь с нею, Румия добралась до родного двора. Вкратце объяснила, что случилось, и они все вместе отправились назад, вызволять тетку. Отца брать не хотели, но он заупрямился, заявил, что вместе они справятся быстрее. Наверное, ему не хотелось оставаться дома одному.
Дорога к дому Валентина Борисовича стала уже привычной, так что добрались на этот раз быстро. Погрузили тетку на санки – и волоком, поочередно впрягаясь, меняясь друг с другом, кое-как дотащили, дотолкали ее до дому. Под теткиным весом – не таким уж, собственно, большим! – санки проваливались глубоко в снег, и они все выбивались из сил. Наверное, лучше было бы привязать какую-нибудь плоскую деревяшку к теткиным лыжам и соорудить нечто наподобие волокуши, но теперь об этом поздно было думать. Сколько времени заняла дорога, Румия понятия не имела. Кажется, прошла вечность, прежде чем они оказались на пороге своего коттеджа.
Поздним вечером, стоя под тугими струями душа, Румия подумала, что эта прогулка парадоксальным образом сблизила их, сроднила куда больше, чем долгие годы общения, проживания бок о бок. Ей даже подумалось, что они стали настоящей семьей и больше не будут ссориться. Как выяснилось, последнее утверждение оказалось ошибочным.
Глава одиннадцатая. Одиннадцатое января. Ночь. Роберт
– Не надо, ну что ты! Из-за тетки расстроился? Да брось! Чего от нее еще ждать. Будто ты ее не знаешь, – произнесла дочь, с сочувствием глядя на него.
Роберт Ринатович смотрел на нее, сидящую теперь возле кровати, ощущал руку на своем плече и думал: есть вещи, которые нельзя носить в себе. За которые невозможно оправдаться. Удивительно, как ему удавалось делать то и другое так долго.
Да, ему было плохо, очень плохо в эти минуты, но виновата в том была отнюдь не сестра.
Что и говорить, вчера Римма нанесла ему сокрушительный удар. Произойди такое каких-то две недели назад, этот удар сбил бы его с ног. Однако сейчас Роберт Ринатович знал: ничто не может его уничтожить, потому что он уже уничтожен. Сознание собственной вины, страшной вины и ошибки навалилось с такой силой, что трудно было дышать. И жить – трудно.
Старик никак не мог уместить в голове: как он мог столько лет находить для себя оправдания? Почему осмеливался оставаться на этом свете так долго после всего, что натворил? Как могло получиться, что он даже вполне искренне
Между тем дочь продолжала успокаивать его, думая, что он огорчен ссорой с сестрой.
– Не обращай внимания, – говорила Регина, – и вообще, все это было так давно. Не понимаю, зачем ей понадобилось вспоминать об этом, вытаскивать на свет божий.
Дотащив до дома Римму, ужинали они около полуночи. Собрались в гостиной – Регина (никак не шло с языка чужое имя «Румия»!) с Розой сделали каждому бутерброды, налили чаю. На большее сил не хватило, да и аппетита особого не было. Спать – вот чего действительно хотелось.
Но сон, конечно, не шел. Обычная фраза «хочется спать» приобрела теперь совсем иное значение. Она больше не означала желания улечься в постель со слипающимися глазами. Нет, это было просто теоретическое осознание факта, что следует восстановить силы. А сна не было ни в одном глазу.
Постель Риммы пришлось теперь перенести в комнату на первом этаже, которая примыкала к гостиной, эту комнату сестра называла «комнатой отдыха». О том, чтобы карабкаться на второй этаж, и думать было нечего. В ближайшее время больной предстояло обитать внизу.
Роберт Ринатович сидел и вполуха слушал, как сестра с дочерью рассказывают о своих злоключениях. Ему хотелось побыть одному, успокоиться,
